НАУЧНЫЕ ОСНОВЫ КОМПЬЮТЕРНОЙ ЛИНГВИСТИКИ

• Эволюция научного понимания языка и задач его изучения

• Научные метафоры языка.

• Лингвистический поворот. Л. Витгенштейн и структурная лингвистика.

• Генеративные грамматики Н. Хомского

• Теория «Смысл-Текст» И. А. Мельчука.

• Формальная семантика Ричарда Монтегю.

Люди с самых древних времен в большинстве ситуаций люди не замечают языка.

Представления о силе слова, о его обрядовом и магическом значении, о соответствии между словом и обозначенным им человеком или предметом весьма важны для многих традиционных культур. Однако многие культуры, даже обладавшие письмом, не создали сколько-нибудь развернутых концепций и описаний языка; по крайней мере, мы про них ничего не знаем.

Древнейшие из известных нам лингвистических традиций — индийская, европейская (античная) и китайская — сформировались независимо друг от друга в первом тысячелетии до н. э.

По-видимому, исторически первой из традиций была индийская. Грамматика Панини, содержащая в себе весьма полное описание санскрита относится учеными к периоду от VI до II века до н. э. Великий лингвист, по-видимому, не был грамотен. Его грамматика создавалась в устной форме и в расчете на устную передачу (к этой ее особенности мы еще вернемся) и лишь спустя несколько веков была записана.

В Древней Греции высказывали немало интересных догадок о природе и функционировании языка.

Для лингвистической науки исключительное значение имеет диалог «Кратил» Платона (427–347 гг. до н. э.) и сочинения Аристотеля (384–322 гг. до н. э.). Однако в классический период еще не было попыток описания языка.

Одним из оснований компьютерной лингвистики явилось историческое развитие понимания языка (как объекта лингвистической науки), человека и человечества (как индивидуального и коллективного языковых субъектов)

В трудах виднейших представителей языкознания можно проследить ясный путь эволюции понимания языка (и языкового субъекта), которые отражены метафорически: от "духовного существа" (В. фон Гумбольдт), через "организм природы" (А. Шлегель) к формальной структуре (Ф. де Соссюр, Б. де Куртэне), математической структуре (Л. Ельмслев) и машине (Н. А. Хомский)

Общетеоретический, философский подход к языку в первой половине XIX в. достиг наивысшего развитие в теории Вильгельма фон Гумбольдта (1767–1835).

По поводу его роли в языкознании В. А. Звегинцев писал: «Выдвинув оригинальную концепцию природы языка и подняв ряд фундаментальных проблем, которые и в настоящее время находятся в центре оживленных дискуссий, он, подобно непокоренной горной вершине, возвышается над теми высотами, которых удалось достичь другим исследователям».
Лингвистикой В. фон Гумбольдт в основном занимался в последние полтора десятилетия жизни, после отхода от активной государственной и дипломатической деятельности.

В. фон Гумбольдт, владевший материалом многих языков так называемых примитивных народов четко осознавал, что «еще не было обнаружено ни одного языка, находящегося ниже предельной границы сложившегося грамматического строения. Никогда ни один язык не был застигнут в момент становления его форм». Тем более нет никаких прямых данных о происхождении языка. В. фон Гумбольдт отказывался от сколько-нибудь развернутых гипотез в духе XVIII в. о происхождении языка, предполагая лишь, что «язык не может возникнуть иначе как сразу и вдруг», то есть происхождение языка из чего-то ему предшествовавшего — скачкообразный переход из одного состояния в другое.

Он предостерегает против установления принципиальной пропасти между уровнями развития языков «культурных» и «примитивных» народов: «Даже так называемые грубые и варварские диалекты обладают всем необходимым для совершенного употребления».

Становление языков продолжается вплоть до «состояния стабильности»… Если язык уже обрел свою структуру, то важнейшие грамматические формы уже не претерпевают никаких изменений; тот язык, который не знает различий в роде, падеже, страдательном или среднем залоге, этих пробелов уже не восполнит».

В. фон Гумбольдт выделяет четыре ступени (стадии) развития языков: «На низшей ступени грамматическое обозначение осуществляется При помощи оборотов речи, фраз и предложений… На второй ступени грамматическое обозначение осуществляется при помощи устойчивого порядка слов и при помощи слов с неустойчивым вещественным и формальным значением… На третьей ступени грамматическое обозначение осуществляется при помощи аналогов форм… На высшей ступени грамматическое обозначение осуществляется при помощи подлинных форм, флексий и чисто грамматических форм». Нетрудно видеть, что три последние ступени соответствуют изолирующему, агглютинативному и флективному строю («аналоги форм» отделяются от «подлинных форм» тем, что в первых «связь… компонентов еще недостаточно прочна, заметны места соединения. Образовавшаяся смесь еще не стала одним целым», то есть речь идет явно об агглютинации). Стадиальное различие прямо связывается со степенью духовного развития: «Первое, и самое существенное, из того, что дух требует от языка, — это не смешение, а четкое разграничение вещи и формы, предмета и отношения… Однако такое разграничение происходит только при образовании подлинных грамматических форм путем флексии или грамматических слов… при последовательном обозначении грамматических форм. В каждом языке, располагающем только аналогами форм, в грамматическом обозначении, которое должно быть чисто формальным, остается материальный компонент».
Третий и последний этап языковой истории начинается с момента, когда язык достиг «предела законченности организации». Язык уже не развивается, но и не деградирует (такого рода идеи появились позже). Однако в органическом строении языка и его структуре, «как живых созданиях духа», может до бесконечности происходить более тонкое совершенствование языка. На этом этапе истории находятся, в частности, современные языки Европы.
В. фон Гумбольдт заявляет: «Мышление не просто зависит от языка вообще, потому что до известной степени оно определяется каждым отдельным языком». Здесь уже сформулирована так называемая гипотеза лингвистической относительности, выдвигавшаяся лингвистами, в частности, Б. Уорфом, и в XX в.
В. фон Гумбольдт: «Язык не является произвольным творением отдельного человека, а принадлежит всегда целому народу;. позднейшие поколения получают его от поколений минувших». Очень важна и такая формулировка: «Языки являются не только средством выражения уже познанной действительности, но, более того, и средством познания ранее неизвестной. Их различие не только различие звуков и знаков, но и различие самих мировоззрений. В этом заключается смысл и конечная цель всех исследований языка».

«Язык — не просто внешнее средство общения людей, поддержания общественных связей, но заложен в самой природе человека и необходим для развития его духовных сил и формирования мировоззрения».
Язык есть как бы внешнее проявление духа народов: язык народа есть его дух, и дух народа есть его язык, и трудно представить себе что-либо более тождественное».

«По своей действительной сущности язык есть нечто постоянное и вместе с тем в каждый данный момент преходящее. Даже его фиксация посредством письма представляет собой далеко не совершенное мумиеобразное состояние, которое предполагает воссоздание его в живой речи. Язык есть не продукт деятельности (ergon), а деятельность (energeia). Его истинное определение может быть поэтому только генетическим. Язык представляет собой постоянно возобновляющуюся работу духа, направленную на то, чтобы сделать артикулируемый звук пригодным для выражения мысли. В подлинном и действительном смысле под языком можно понимать только всю совокупность актов речевой деятельности. В беспорядочном хаосе слов и правил, который мы по привычке именуем языком, наличествуют лишь отдельные элементы, воспроизводимые — и притом неполно — речевой деятельностью; необходима все повторяющаяся деятельность, чтобы можно было познать сущность живой речи и составить верную картину живого языка, по разрозненным элементам нельзя познать то, что есть высшего и тончайшего в языке; это можно постичь и уловить только в связной речи… Расчленение языка на слова и правила — это лишь мертвый продукт научного анализа. Определение языка как деятельности духа совершенно правильно и адекватно уже потому, что бытие духа вообще может мыслиться только в деятельности и в качестве таковой».

Два греческих слова, ergon и energeia, употребленные В. фон Гумбольдтом, с тех пор часто рассматривались многими лингвистами и нередко употребляются как термины без перевода. Понимание языка в качестве energeia было качественно новым в науке о языке. Как верно определил В. фон Гумбольдт, вся европейская лингвистика начиная по крайней мере со стоиков и александрийцев сводила язык к множеству правил, устанавливаемому в грамматиках, и множеству слов, записанных в словарях. Ориентация на изучение продукта деятельности была отчасти связана и с преимущественным, особенно в Средние века и в Новое время, вниманием к письменным текстам в ущерб устным. Но еще в большей степени она определялась аналитическим подходом к языку. Языковед моделировал деятельность слушающего, а не говорящего. Он имел дело с речевой деятельностью, либо прямо, либо косвенно, через посредство письменных текстов, расчленяя ее на части, извлекая из нее единицы, в том числе слова, и правила оперирования этими единицами. Этого было достаточно для тех практических целей, из которых выросла европейская традиция (обучение языкам, толкование текстов, помощь при стихосложении и пр.), а после появления теоретической лингвистики аналитический подход к языку оставался господствующим. В. фон Гумбольдт впервые поставил вопрос иначе, хотя и признавал, что для изучения языков происходит «неизбежное в языковедении расчленение языкового организма».

Наряду с подходом к языку как ergon, получившим законченное развитие в структурализме, существовало и так называемое гумбольдтовское направление, для которого язык — energeia. Это направление было влиятельным в течение всего XIX в., отошло на периферию науки, но не исчезло совсем в первой половине XX в., а затем нашло новое развитие в генеративной лингвистике.

Язык, согласно В. фон Гумбольдту, состоит из материи (субстанции) и формы. «Действительная материя языка — это, с одной стороны, звук вообще, а с другой — совокупность чувственных впечатлений и непроизвольных движений духа, предшествующих образованию понятия, которое совершается с помощью языка».

Именно форма, а не играющая лишь вспомогательную роль материя составляет суть языка. Как пишет В. фон Гумбольдт, «постоянное и единообразное в этой деятельности духа, возвышающей членораздельный звук до выражения мысли, взятое во всей совокупности своих связей и систематичности, и составляет форму языка». Ученый выступал против представления о форме как о «плоде научной абстракции». Форма, как и материя, существует объективно; форма «представляет собой сугубо индивидуальный порыв, посредством которого тот или иной народ воплощает в языке свои мысли и чувства». Нетрудно видеть, что формулировка Ф. де Соссюра «Язык — форма, а не субстанция» восходит к В. фон Гумбольдту, хотя понимание формы у него во многом иное.

Форма не должна пониматься узко только как грамматическая форма. Форму мы видим на любом уровне языка: и в области звуков, и в грамматике, и в лексике. Форма каждого языка отдельна и неповторима, но формы разных языков имеют те или иные сходства.

Поскольку бесформенные «непроизвольные движения духа» не могут создать мысль, то невозможно мышление без языка: «Язык есть орган, образующий мысль».

«Даже не касаясь потребностей общения людей друг с другом, можно утверждать, что язык есть обязательная предпосылка мышления и в условиях полной изоляции человека. Но обычно язык развивается только в обществе, и человек понимает себя только тогда, когда на опыте убедится, что его слова понятны также и другим людям… Речевая деятельность даже в самых своих простейших проявлениях есть соединение индивидуальных восприятий с общей природой человека. Так же обстоит дело и с пониманием».

В. фон Гумбольдт подчеркивал творческий характер языка: «В языке следует видеть не какой-то материал, который можно обозреть в его совокупности или передать часть за частью, а вечно порождающий себя организм, в котором законы порождения определенны, но объем и в известной мере также способ порождения остаются совершенно произвольными. Усвоение языка детьми — это не ознакомление со словами, не простая закладка их в памяти и не подражательное лепечущее повторение их, а рост языковой способности с годами и упражнением». В этих фразах уже есть многое из того, к чему в последние десятилетия пришла наука о языке, показателен сам термин «порождение».

В связи с этим В. фон Гумбольдтом трактуется и противоречие между неизменностью и изменчивостью языка: «В каждый момент и в любой период своего развития язык… представляется человеку — в отличие от всего уже познанного и продуманного им — неисчерпаемой сокровищницей, в которой дух всегда может открыть что-то еще неведомое, а чувство — всегда по-новому воспринять что-то еще не прочувствованное. Так на деле и происходит всякий раз, когда язык перерабатывается поистине новой и великой индивидуальностью… Язык насыщен переживаниями прежних поколений и хранит их живое дыхание, а поколения эти через звуки материнского языка, которые и для нас становятся выражением наших чувств, связаны с нами национальными и родственными узами. Эта отчасти устойчивость, отчасти текучесть языка создает особое отношение между языком и поколением, которое на нем говорит».

«Как отдельный звук встает между предметом и человеком, так и весь язык в целом выступает между человеком и природой, воздействующей на него изнутри и извне, человек окружает себя миром звуков, чтобы воспринять в себя и переработать мир вещей… Человек преимущественно — да даже и исключительно, поскольку ощущение и действие у него зависят от его представлений, — живет с предметами так, как их преподносит ему язык… И каждый язык описывает вокруг народа, которому он принадлежит, круг, откуда человеку дано выйти лишь постольку, поскольку он тут же вступает в круг другого языка».

Таким образом и здесь, как и в более ранней работе, В. фон Гумбольдт ставит вопрос о языковых картинах мира, высказывая точку зрения о том, что многое в представлении каждого человека о мире обусловлено его языком; эта проблематика была позднее развита Б. Уорфом и др.
 

В. фон Гумбольдт в связи с этим выделяет два способа освоения иностранного языка. Если мы освоили его адекватно, то такое освоение «можно было бы уподобить завоеванию новой позиции в прежнем видении мира». Однако чаще этого не происходит, поскольку «мы в большей или меньшей степени переносим на иностранный язык свое собственное миропонимание и, больше того, свое собственное представление о языке». В пределах европейской культуры подобный перенос не приводил к трудностям во взаимопонимании из-за очень сходных языковых картин мира. Однако при исследовании, например, индейских языков такая проблема, как будет сказано ниже, в главе о дескриптивизме, стала серьезной.

---

 

В то же время научный и общественный климат эпохи заметно изменился. Завершилась история классической немецкой философии, с которой были тесно связаны теоретические построения таких ученых, как В. фон Гумбольдт. Бурно развивались естественные науки. Огромное влияние на развитие многих наук оказала теория Ч. Дарвина, появившаяся в 50-е гг. XIX в.

Немецкий языковед Август Шлейхер (1821–1868) за недолгую жизнь написал большое количество работ.

Самый большой его труд — «Компендий сравнительной грамматики индоевропейских языков», изданный в 1861 г. Другая крупная работа — «Немецкий язык» (первое издание вышло в 1860 г., второе, переработанное, — посмертно в 1869 г.). В последние годы жизни А. Шлейхер опубликовал две сравнительно небольшие работы, в концентрированном виде излагающие его теоретические взгляды: «Теория Дарвина и наука о языке» (1863) и «Значение языка для естественной истории человека» (1865). Помимо этого А. Шлейхеру принадлежат «Индоевропейская хрестоматия», труды по славянским и балтийским языкам и др.

А. Шлейхер мало интересовался проблемой происхождения языка. Главным для него были законы развития языка.

А. Шлейхер сохранял развивал представление о морфологически сложных и одновременно связанных с «мудростью древних» классических языках (санскрите, древнегреческом, латинском) как о самых совершенных.

Если у B. фон Гумбольдта языки в исторический период не развиваются, но совершенствуются, то А. Шлейхер понимает этот период как регресс, «распад языка в отношении звуков и форм».

Концепция регресса строилась исключительно на основе развития индоевропейских языков от синтетизма к аналитизму.

Согласно А. Шлейхеру, морфологическое упрощение следует считать «распадом», причем английский язык значительно дальше регрессировал, чем немецкий.

Выделение периодов «жизни языка» подводит к аналогии с живым организмом: тот и другой развиваются, растут, затем постепенно начинают стареть, распадаться. Язык уподоблялся организму, была классификация языков, заимствованная из биологической систематики.

Одной из заслуг А. Шлейхера было четкое формирование понятия индоевропейского праязыка и понимание, что санскрит — не индоевропейский праязык, а древнейший известный нам представитель одной из ветвей этой семьи, что древнегреческий или старославянский прямо не возводятся к санскриту.

История языков объяснялась А. Шлейхером на основе концепции родословного древа. Концепция родословного древа основана на том, что развитие языков, как и развитие животного и растительного мира, идет только одним способом: языки и языковые группы могут какое угодно число раз дробиться, отдельные ветви могут «отсыхать», но ни при каких условиях языки не могут скрещиваться между собой. Языки расходятся, но не сходятся.

Попытка признать такие «скрещения» и «смешения» была одно время популярной; такой крупный лингвист, как И. А. Бодуэн де Куртенэ, назвал свою статью 1901 г. «О смешанном характере всех языков». Крайним проявлением таких тенденций была концепция Н. Я. Марра, прямо противоположная концепции родословного древа. Однако несмотря ни на что последняя концепция устояла.

Иван Александрович Бодуэн де Куртенэ (1845–1929) во многом предвосхитил идеи лингвистики Ф. де Соссюра, а в некоторых вопросах (например, о фонеме, о слове) превзошел.

Он происходил из старинного французского рода, его предки переселились в Польшу, получил высшее образование в Варшаве, стажировался в Праге, Вене, Берлине, Лейпциге, слушал лекции А. Шлейхера.

Он отвергал и концепцию В. фон Гумбольдта, которую называл „метафизической“.

Определение языка:

• Язык есть комплекс членораздельных и знаменательных звуков и созвучий, соединенных в одно целое чутьем известного народа (как комплекса (собрания) чувствующих и бессознательно обобщающих единиц) и подходящих под ту же категорию, под то же видовое понятие на основании общего им всем языка“. Тут сформулирован психологический подход к языку, свойственный ученому на протяжении всей его деятельности.

И. А. Бодуэн де Куртенэ резко полемизировал с традиционными представлениями о языке, которые он считал ненаучными (логический подход к языку, представление о языке как организме и др.…

"Сущность человеческого языка исключительно психическая. Существование и развитие языка обусловлено чисто психическими законами. Нет и не может быть в речи человеческой или в языке ни одного явления, которое не было бы вместе с тем психическим… Так как язык возможен только в человеческом обществе, то кроме психической стороны мы должны отмечать в нем всегда сторону социальную. Основанием языковедения должна служить не только индивидуальная психология, но и социология".

Язык, как физическое явление не существует. Единственная реальность — язык индивидуума; такой язык — не абстракция, поскольку происходящие в мозгу каждого человека процессы вполне реальны. Однако польский или русский язык — это действительно абстракция, «среднее случайное соединение языков индивидуумов».

Языкознания, как и другие науки о человеке (термина «гуманитарные науки» он решительно не признавал), должно стать точной, математизированной наукой, причем наряду с развитием количественного анализа (который он ни в коем случае не ограничивал статистикой) также «будет совершенствоваться метод качественного анализа».

И. А. Бодуэн де Куртенэ в поздних работах (с 1900-х гг.) отказался от свойственного языкознанию начиная с античности словоцентризма (безусловно основанного на «языковом чутье»): «Разве только слова произносятся? Слова являются обыкновенно частями фактически произносимого».

Традиционно нерасчлененное понятие слова, И. А. Бодуэн де Куртенэ разделил на два независимых понятия двух разных по своим свойствам единиц языка: фонемы и морфемы (понимаемые психологически), а единице, вполне эквивалентной традиционному слову, вообще не находится места в концепции ученого.

«Фонема… есть однородное, неделимое в языковом отношении антропофоническое представление, возникающее в душе путем психического слияния впечатлений, получаемых от произношения одного и того же звука».

Морфема — любая часть слова, обладающая самостоятельной психической жизнью и далее неделимая с этой точки зрения (то есть с точки зрения самостоятельной психической жизни). Это понятие охватывает, следовательно, корень… все возможные аффиксы, как суффиксы, префиксы, окончания… и так далее

Подчеркивая бессознательный характер обычных языковых изменений, И. А. Бодуэн де Куртенэ в отличие от Ф. де Соссюра вполне допускал и сознательное вмешательство человека в язык. Он писал, что «язык не есть ни замкнутый в себе организм, ни неприкосновенный идол, он представляет собой орудие и деятельность. И человек не только имеет право, но это его социальный долг — улучшать свои орудия в соответствии с целью их применения и даже заменить уже существующие орудия другими, лучшими. Так как язык неотделим от человека и постоянно сопровождает его, человек должен владеть им еще более полно и сделать его еще более зависимым от своего сознательного вмешательства, чем это мы видим в других областях психической жизни».

В связи с этим И. А. Бодуэна де Куртенэ очень интересовали случаи такого вмешательства самого разнообразного рода: нормирование литературных языков, формирование разного рода тайных языков и арго и, наконец, создание так называемых искусственных языков типа эсперанто. Со второй половины XIX в. эти языки начали получать распространение, но их авторы были любителями в лингвистике, а профессиональные ученые обычно полностью игнорировали такие языки. И. А. Бодуэн де Куртенэ здесь был исключением. Он указывал, что коль скоро язык эсперанто имеет своих носителей, нет принципиальной разницы между ним и другими языками, а разница между эсперанто и «естественными языками» с точки зрения их сознательного конструирования лишь количественная.

И. А. Бодуэн де Куртенэ придавал вопросу о связи языкознания с практикой большое значение, пытался дать рекомендации для языковой политики в России. Свою точку зрения он выражал так: «Не тот или иной язык мне дорог, а мне дорого право говорить и учить на этом языке. Мне дорого право человека оставаться при своем языке, выбирать его себе, право не подвергаться отчуждению от всесторонней употребляемости собственного языка, право людей свободно самоопределяться и группироваться, тоже на основании языка».

Л В. Щерба и Е. Д. Поливанов считали, что концепция Ф. де Соссюра не содержала ничего принципиально нового по сравнению с тем, о чем И. А. Бодуэн де Куртенэ писал намного раньше. Однако непосредственное влияние идей И. А. Бодуэна де Куртенэ  уступало влиянию «Курса общей лингвистики» Ф. де Соссюра.

Фердинанд де Соссюр (1857–1913) родился и вырос в Женеве, учился в Лейпцигском университете, стажировался в Берлине. Главный труд, написанный им в период пребывания в Германии, — книга «Мемуар о первоначальной системе гласных в индоевропейских языках», законченная автором в возрасте 21 года. Это была единственная книга Ф. де Соссюра, изданная при его жизни.

А. А. Зализняк

• Это книга исключительной судьбы. Написанная двадцати летним юношей, она столь сильно опередила свое время, что оказалась в значительной мере отвергнутой современниками и лишь 50 лет спустя как бы обрела вторую жизнь… Эта книга справедливо рассматривается как образец и даже своего рода символ научного предвидения в лингвистике, предвидения, основанного не на догадке, а представляющего собой естественный продукт систематического анализа совокупности имеющихся фактов

• Принципиально новый вывод, состоял в том, что за видимым беспорядочным разнообразием индоевропейских корней и их вариантов скрывается вполне строгая и единообразная структура корня, а выбор вариантов одного и того же корня подчинен единым, сравнительно простым правилам.

Ф. де Соссюра в Германии вступил в конфликт с профессорами, не признававшими его новаторские идеи и переехал в Париж, где познакомился с И. А. Бодуэном де Куртенэ, вернулся в Женеву, где читал курсы по санскриту, и лишь в конце жизни прочел три курса по общему языкознанию, опубликовал лишь несколько статей, умер после тяжелой болезни, забытый современниками.

На основе студенеских записей лекций Ф. де Соссюра посмертно подготовлен «Курс общей лингвистики», получивший мировую известность.

Курс открывается определением объекта науки о языке. Вводятся понятия: langage (речевая деятельность), langue (язык), parole (речь) - эти термины нередко не переводятся с французского.

К речевой деятельности относятся любые явления, традиционно рассматриваемые лингвистикой: акустические, понятийные, индивидуальные, социальные и т. д. Эти явления многообразны и неоднородны.

Язык — важнейшая часть речевой деятельности. «Язык представляет собою целостность сам по себе». «Надо с самого начала встать на почву языка и считать его основанием для всех прочих проявлений речевой деятельности…

Языку противопоставляется речь - все, что имеется в речевой деятельности, минус язык. Язык социален, речь индивидуальна. Речь связана с физическими параметрами, язык независим от способов физической реализации. Язык включает в себя только существенное, а все случайное и побочное относится к речи.

«Язык не деятельность говорящего. Язык — это готовый продукт, пассивно регистрируемый говорящим». Это прямо противоположно концепции В. фон Гумбольдта. Согласно Ф. де Соссюру, язык — ergon, а не energeia.

• «Язык, отличный от речи, составляет предмет, доступный самостоятельному изучению» - впервые последовательно формулировался подход к языку как явлению, внешнему по отношению к исследователю и изучаемому с позиции извне. «Мы не говорим на мертвых языках, но мы отлично можем овладеть их механизмом», хотя традиционный подход к так называемым мертвым языкам вроде латыни или санскрита был совершенно иным: грамматист «вживался» в эти языки, ставя себя в позицию говорящего или хотя бы пишущего на них.

Разграничение языка и речи сузило объект лингвистики («внутренней лингвистики», лингвистики языка), сделав его более четким.

• К «внешней лингвистике» относится все то, «что чуждо системе языка: «все связи, которые могут существовать между историей языка и историей расы или цивилизации», «отношения, существующие между языком и политической историей», история литературных языков и «все то, что имеет касательство к географическому распространению языков и к их дроблению на диалекты». Ф. де Соссюр подчеркивал, что внешняя лингвистика не менее важна и нужна, чем внутренняя, но само это разграничение давало возможность сосредоточиться на внутренней лингвистике, игнорируя внешнюю.

• «Язык есть система знаков, выражающих понятия, а следовательно, его можно сравнить с письменностью, с азбукой для глухонемых, с символическими обрядами, с формами учтивости, с военными сигналами и т. д. и т. п. Он только наиважнейшая из этих систем».

Знак, согласно Ф. де Соссюру, двусторонняя единица.

• «Языковой знак связывает не вещь и ее название, а понятие («означаемое») и акустический образ («означающее»). Две стороны знака неотделимы друг от друга так же, как две стороны листа бумаги.

• «языковой коллектив не имеет власти ни над одним словом; общество принимает язык таким, какой он есть». Из этого следует тезис о невозможности какой-либо сознательной языковой политики. Языковой знак может использоваться, только оставаясь неизменным, и в то же время он не может не меняться. При изменении знака происходит сдвиг отношения между означаемым и означающим.

• «составляющие язык знаки представляют собой не абстракции, а реальные объекты», находящиеся в мозгу говорящих.

• единицы языка нам непосредственно не даны, что нельзя считать таковыми, например, слова или предложения. «Возьмем коня в шахматах: является ли он сам по себе элементом игры? Конечно, нет, потому что в своей чистой материальности вне занимаемого им поля на доске и прочих условий игры он ничего для игрока не представляет; он становится реальным и конкретным элементом в игре лишь постольку, поскольку он наделен значимостью и с нею неразрывно связан… Любой предмет, не имеющий с ним никакого сходства, может быть отождествлен с конем, если только ему будет придана та же значимость». То же и в языке: несущественно, имеет ли языковая единица звуковую или какую-либо иную природу, важна ее противопоставленность другим единицам.

• Согласно Ф. де Соссюру, язык — «система чистых значимостей»; «Язык есть система, все элементы которой образуют целое, а значимость одного элемента проистекает только из одновременного наличия прочих». И далее: «В языке нет ничего, кроме различий». «Понятие значимости в конечном счете покрывает и понятие единицы, и понятие конкретной языковой сущности, и понятие языковой реальности».

Другое важнейшее для Ф. де Соссюра понятие, наряду со значимостью, — понятие формы, противопоставленной субстанции. Согласно Ф. де Соссюру, «язык — это форма, а не субстанция».

Ф. де Соссюр:

• Слово, несмотря на все трудности, связанные с определением этого понятия, есть единица, неотступно представляющаяся нашему уму как нечто центральное в механизме языка.

Лингвистический поворот характеризует различные направления философской мысли XX века:

• «Логико-философский трактат» Л. Витгенштейна,

• феноменология Гуссерля,

• фундаментальная онтология Хайдеггера

• неопозитивизм,

• герменевтика,

• структурализм,

• лингвистическая философия.

Ludwig Josef Johann Wittgenstein (1889-1951) — австрийский философ и логик, представитель аналитической философии, один из крупнейших философов XX века. Выдвинул программу построения искусственного «идеального» языка, прообраз которого — язык математической логики. Философию понимал как «критику языка». Разработал доктрину логического атомизма, представляющую собой проекцию структуры знания на структуру мира.

В Первую мировую войну добровольцем отправился на фронт, оказался в плену. За время боевых действий и пребывания в лагере для военнопленных Витгенштейн практически полностью написал свой знаменитый «Логико-философский трактат», где:

• язык и мир — центральные понятия: язык отражает мир, потому что логическая структура языка идентична онтологической структуре мира.

• Мир состоит из фактов (а не из объектов).

• Факты могут быть простыми и сложными. В языке простые факты описываются простыми предложениями. Они, а не имена, являются простейшими языковыми единицами. Сложным фактам соответствуют сложные предложения.

• Весь язык — это полное описание всего, что есть в мире, то есть всех фактов.

• Язык допускает описание возможных фактов.

• Язык целиком подчиняется законам логики и поддаётся формализации. Все предложения, нарушающие законы логики или не относящиеся к наблюдаемым фактам бессмысленны (предложения этики, эстетики и метафизики).

Луи Ельмслев (1899–1965) основатель глоссематики (копенгагенского стуруктурализма).

Л. Ельмслев развивал идеи Ф. де Соссюра о языке как форме, а не субстанции, общий структурный подход к языку и стремление к автономии лингвистики, к рассмотрению ее в изоляции от других наук, за исключением семиотики и математики.

На глоссематику значительно повлиял неопозитивизм (Б. Рассел, Р. Карнап и др.), сводивший философские проблемы к логическому анализу языка, прежде всего языка науки.

Как указывает Л. Ельмслев, для лингвистики язык, как правило, оказывается не целью, а средством исследования: с помощью языка познаются физика и физиология звуков речи, психология человека, история общества и т. д. Л. Ельмслев не отрицает правомерность таких исследований, но опасно при этом забыть о самом языке. Помимо всего перечисленного нужна и собственно лингвистика, а «чтобы создать истинную лингвистику, которая не есть лишь вспомогательная наука, нужно сделать что-то еще. Лингвистика должна попытаться охватить язык не как конгломерат внеязыковых (т. е. физических, физиологических, психологических, логических, социологических) явлений, но как самодовлеющее целое, структуру sui generis».

Задача, которую ставит перед собой Л. Ельмслев, — построить общую теорию языка последовательно дедуктивным способом. Теория должна основываться лишь на самых общих принципах математической логики

• «Описание должно быть свободным от противоречий (самоудовлетворяющим), исчерпывающим и предельно простым. Требование непротиворечивости предшествует требованию исчерпывающего описания. Требование исчерпывающего описания предшествует требованию простоты».

• «Теория в нашем смысле сама по себе независима от опыта. Сама по себе она ничего не говорит ни о возможности ее применения, ни об отношении к опытным данным. Она не включает постулата о существовании. Она представляет собой то, что было названо чисто дедуктивной системой, в том смысле, что она одна может быть использована для исчисления возможностей, вытекающих из ее предпосылок».

• «Лингвистическая теория единовластно определяет свой объект при помощи произвольного и пригодного выбора предпосылок. Теория представляет собой исчисление, состоящее из наименьшего числа наиболее общих предпосылок… Исчисление позволяет предсказывать возможности, но ничего не говорит об их реализации».

Итак, лингвистическая теория строится чисто произвольно и представляет собой исчисление, то есть некоторое построение из области математической логики. Это, разумеется, не исключает возможности строить теорию таким образом, чтобы она была применима к чему-то реально существующему: ведь и изучаемые в математической логике исчисления (исчисление высказываний, исчисление предикатов) обычно строятся не абсолютно произвольно, а в расчете на то или иное применение. Но все это связано лишь с особым фактором — пригодностью теории:

• «Экспериментальные данные никогда не могут усилить или ослабить теорию, они могут усилить или ослабить только ее пригодность».

Возможность произвольного конструирования лингвистической теории независимо от ее пригодности хорошо соотносится с пониманием языка как игры.

Л. Ельмслев  выдвигает самые общие понятия, взятые из математики: это объекты, классы объектов, зависимости, или функции, между объектами, типы таких зависимостей (между двумя переменными, двумя постоянными, постоянной и переменной), логические операции с объектами (конъюнкции, дизъюнкции) и т. Д. Ряд терминов, предложенных Л. Ельмслевом (далеко не все), сохранился в лингвистической литературе: детерминация, селекция, корреляция, реляция...

Язык понимался в глоссематике, как и в других направлениях структурализма, как система знаков, однако понимание знака здесь достаточно своеобразно. Вслед за Ф. де Соссюром Л. Ельмслев исходил из двусторонности знака, предложив наряду с соссюровскими терминами «означающее» и «означаемое» свои термины «план выражения» и «план содержания», которые получили затем широкое распространение. Однако в двух существенных отношениях он разошелся с концепцией Ф. де Соссюра.

• Во-первых, указывается, что «языки не могут описываться как чисто знаковые системы. По цели, обычно приписываемой им, они прежде всего знаковые системы; но по своей внутренней структуре они прежде всего нечто иное, а именно — системы фигур, которые могут быть использованы для построения знаков». Фигуры (термин, введенный Л. Ельмслевом) определяются как «незнаки, входящие в знаковую систему как часть знаков». Фигуры плана выражения — прежде всего фонемы. Но имеются и фигуры плана содержания, это компоненты значения тех или иных единиц, по отдельности не выражаемые. Поиск таких компонентов, существование которых подтверждается сопоставлением частично схожих по значению слов, корней или флективных аффиксов, был свойствен в то время не только глоссематике (см. ниже в главе о пражцах о понятии семы у В. Скалички).

• Во-вторых, что еще более существенно, Л. Ельмслев решительно отказался от традиционного и сохраненного частью структуралистов представления о том, что «знак прежде всего есть знак для чего-то». По мнению Л. Ельмслева, знак не есть указание на что-то, находящееся вне знака; «знак есть явление, порожденное связью между выражением и содержанием» (Л. Ельмслев говорит здесь о следовании Ф. де Соссюру, но последний исходил не только из данной связи, но и из отношения означаемого и означающего к действительности); между двумя сторонами знака устанавливается знаковая функция. Выражение и содержание необходимого предполагают друг друга, а какое-либо обращение к сущностям, находящимся вне знака, несущественно для его изучения.

Л. Ельмслев считал, что язык представляет собой чистую форму, а звуковой характер субстанции случаен и не важен:

• «Любой звук может быть заменен иным звуком, или буквой, или условленным сигналом, система же остается той же самой».

По мнению глоссематики, языковой материал не подлежит ведению лингвистики:

• «Субстанция обоих планов может рассматриваться частично как физическое явление (звуки в плане выражения, предметы в плане содержания) и частично как отражение этих явлений в сознании говорящего»; то есть субстанцию изучают физика и психология. «На долю лингвистики приходится анализ языковой формы».

В такую лингвистику в отличие от традиционной в качестве науки о выражении не будет входить фонетика, а в качестве науки о содержании — семантика. Такая наука была бы алгеброй языка, оперирующей произвольно названными сущностями без естественного обозначения.

Связь лингвистики с психологией, социологией, акустикой и т. д. существует лишь в одну сторону: эти науки должны опираться на данные, получаемые лингвистикой, но никак не наоборот. Л. Ельмслев отдавал себе отчет в том, что его подход сужает лингвистическую проблематику, и писал о «временном ограничении кругозора». Однако он счел это ограничение «ценой, заплаченной за отторжение у языка его тайны».

В то же время Л. Ельмслев стремился как-то выйти за пределы алгебраического подхода к языку.

Как и Ф. де Соссюр, Л. Ельмслев считал, что лингвистика представляет собой лишь часть более общей науки о знаке — семиологии.

В начале «Пролегоменов» Л. Ельмслев пишет вполне в духе В. фон Гумбольдта: «Язык неотделим от человека и следует за ним во всех его действиях. Язык — инструмент, посредством которого человек формирует мысль и чувство, настроение, желание, волю и деятельность, инструмент, посредством которого человек влияет на других людей, а другие влияют на него; язык — первичная и самая необходимая основа человеческого общества. Но он также конечная, необходимая опора человеческой личности, прибежище человека в часы одиночества, когда разум вступает в борьбу с жизнью и конфликт разряжается монологом поэта и мыслителя». Но все эти слова никак не связаны тем, чем занимается Л. Ельмслев в своей книге и других публикациях.

Ни одно лингвистическое направление не отвлекалось от говорящего человека столь последовательно, как глоссематика.

Идеи глоссематики получили, особенно в 40—60-е гг., широкую известность во многих странах. Однако отношение к ним у большинства ученых самых разных направлений было одновременно холодно-уважительным и резко критическим.

При последовательности и продуманности построений Л. Ельмслева его теория имела один слишком явный недостаток: на ее основе нельзя было исследовать реальные языки.

Глоссематика в полном объеме так и не вышла за пределы узкой школы датских ученых, но была воспринята в советской лингвистике:

Лекомцев, Юрий Константинович (1929—1984) — советский лингвист, доктор филологических наук (1978). Сотрудник Института востоковедения АН СССР. Автор трудов по проблемам структурной лингвистики (главным образом теория метаязыка) и семиотики (вербальные и визуальные системы), индологии (языки мунда) и языков Юго-Восточной Азии; автор статей в ЛЭС:

• Аустроазиатские языки
• Коммутация
• Кхаси
• Мунда языки
• Нагали
• Никобарский язык

Введение в формальный язык лингвистики / Ю. К. Лекомцев. - М. : Наука (АН СССР, Ин-т востоковедения), 1983. - 264 с.
В книге дано первое в отечественной лингвистике построение оригинального формального аппарата для описания лингвистических явлений. Выделяются четыре фундаментальные области, входящие в любую теорию структуры языка: различение элементов по признакам, синтаксис элементов, иерархия единиц языка и соответствие между планами языка. Рассматриваются математические системы, пригодные для описания этих областей, и вопросы комбинирования систем для описания более сложных языковых фактов.

Ян Левченко:

• В тартуских сборниках «Трудов по знаковым системам», которые мне по совокупности причин пришлось прочесть в студенческие годы целиком с 1 по 25 выпуски, были две фамилии, ассоциировавшиеся в неокрепшем ученическом сознании с принципиальной нечитабельностью. Это Юрий Константинович Лекомцев и Юрий Иосифович Левин — фигуры, схожие разве что именами... Один был лингвистом, специалистом по датской школе глоссематики, начавшим в какой-то момент строить формальные модели для описания языка искусства. Другой — математиком, но в полную силу занимавшимся поэтикой русской литературы. Только занимался он ею так, что робкий читатель журнала «Вопросы литературы» лишался чувств.

• Как выразился в своё время другой математик, лингвист и философ Василий Налимов, «хорошая научная работа должна быть написана несколько непонятно». Иначе — добавлял мой научный руководитель Игорь Чернов — нет пространства для ваших размышлений.

ТРУДЫ ПО СЕМИОТИКЕ (1964 - 1989): Указатели содержания

В 50-е годы наметился кризис структурной лингвистики, , в США господствовал дескриптивизм, были первые успехи в области автоматизации обработки языковой информации, казалось, что оставшиеся проблемы, скоро будут разрешены с помощью начинавших тогда появляться компьютеров.

Ноам Абрамович Хомский (р. 1928) - американский лингвист, создавший новую научную парадигму в лингвистике. В рамках трансформационной теории выпустил свою первую книгу «Синтаксические структуры» (1957), после которой сразу получил мировую известность.

Принципиально новым было выдвижение на первый план проблемы построения общей теории:

• Синтаксис — учение о принципах и способах построения предложений. Целью синтаксического исследования данного языка является построение грамматики, которую можно рассматривать как механизм некоторого рода, порождающий предложения этого языка. В более широком плане лингвисты стоят перед проблемой определения глубоких, фундаментальных свойств успешно действующих грамматик. Конечным результатом этих исследований должна явиться теория лингвистической структуры, в которой описательные механизмы конкретных грамматик представлялись бы и изучались абстрактно, без обращения к конкретным языкам.

Под языком Хомский понимает множество (конечное или бесконечное) предложений, каждое из которых имеет конечную длину и построено из конечного множества элементов…

Основная проблема лингвистического анализа языка в том, чтобы отделить грамматически правильные последовательности, которые являются предложениями языка L, от грамматически неправильных последовательностей, которые не являются предложениями языка L, и исследовать структуру грамматически правильных последовательностей.

Грамматика языка L представляет собой, таким образом, своего рода механизм, порождающий все грамматически правильные последовательности L и не порождающий ни одной грамматически неправильной.

Как подчеркивал Н. Хомский:

• множество грамматически правильных предложений не может отождествляться с какой бы то ни было совокупностью высказываний, полученной тем или иным лингвистом в его полевой работе… Грамматика отражает поведение носителя языка, который на базе своего конечного и случайного языкового опыта в состоянии произвести и понять бесконечное число новых предложений.

В число грамматически правильных должны попасть не только предложения реально никогда не произносившиеся, но и вообще странные с точки зрения их семантики, хотя не нарушающие грамматические правила предложения.

Н. Хомский приводит знаменитый пример:

• Colourless green ideas sleep furiously 
  (Безцветные зеленые идеи спят яростно).

Если же изменить порядок слов Furiously sleep ideas green colourless, то мы получим столь же бессмысленное, но грамматически неправильное предложение с нарушенными правилами словопорядка.

Следовательно, для выявления грамматической правильности статистические критерии непригодны. Нужны структурные критерии, вводимые, согласно Н. Хомскому, через формальное правило.

Н. Хомский, претендуя на построение модели деятельности реального носителя языка, уточняет свое понимание этой деятельности, вводя важные понятия компетенции (competence) и употребления (performance):

• Лингвистическая теория имеет дело, в первую очередь, с идеальным говорящим-слушающим, существующим в совершенно однородной речевой общности, который знает свой язык в совершенстве и не зависит от таких грамматически несущественных условий, как ограничения памяти, рассеянность, перемена внимания и интереса, ошибки (случайные или закономерные) в применении своего знания языка при его реальном употреблении. Мне представляется, что именно такова была позиция основателей современной общей лингвистики, и для ее пересмотра не было предложено никаких убедительных оснований…

• Мы проводим фундаментальное различие между компетенцией (знанием своего языка говорящим-слушающим) и употреблением (реальным использованием языка в конкретных ситуациях). Только в идеализированном случае, описанном в предыдущем абзаце, употребление является непосредственным отражением компетенции. В действительности же оно не может непосредственно отражать компетенцию. Запись естественной речи показывает, сколь многочисленны в ней обмолвки, отклонения от правил, изменения плана в середине высказывания и т. п.

• Задачей лингвиста, как и ребенка, овладевающего языком, является выявить из данных употребления лежащую в их основе систему правил, которой овладел говорящий-слушающий и которую он использует в реальном употреблении… Грамматика языка стремится к тому, чтобы быть описанием компетенции, присущей идеальному говорящему-слушающему.

Как указывает Н. Хомский

• полностью адекватная грамматика должна приписывать каждому из бесконечной последовательности предложений структурное описание, показывающее, как это предложение понимается идеальным говорящим-слушающим. Это традиционная проблема описательной лингвистики, и традиционные грамматики дают изобилие информации, имеющей отношение к структурным описаниям предложений. Однако при всей их очевидной ценности эти традиционные грамматики неполны в том отношении, что они оставляют невыраженными многие основные регулярности языка, для которого они созданы. Этот факт особенно ясен на уровне синтаксиса, где ни одна традиционная или структурная грамматика не идет далее классификации частных примеров и не доходит до стадии формулирования порождающих правил в сколько-нибудь значительном масштабе.

Итак, нужно сохранить традиционный подход, связанный с разъяснением языковой интуиции, однако он должен быть дополнен формальным, заимствованным из математики аппаратом, позволяющим выявить строгие синтаксические правила.

• Существенным качеством языка является то, что он представляет средства для выражения неограниченного числа мыслей и для реагирования соответствующим образом на неограниченное количество новых ситуаций.

В связи с идеей о творческом характере языка Н. Хомский использует и близкие ему стороны концепции В. фон Гумбольдта:

• Как писал Вильгельм фон Гумбольдт в 1830-х годах, говорящий использует бесконечным образом конечные средства. Его грамматика должна, следовательно, содержать конечную систему правил, которая порождает бесконечно много глубинных и поверхностных структур, связанных друг с другом соответствующим образом. Она должна также содержать правила, которые соотносят эти абстрактные структуры с определенными репрезентациями в звуке и в значении — репрезентациями, которые, предположительно, состоят из элементов, принадлежащих, соответственно, универсальной фонетике и универсальной семантике. По существу, такова концепция грамматической структуры, как она развивается и разрабатывается сегодня. Ее корни следует, очевидно, искать в той классической традиции, которую я здесь рассматриваю, и в тот период были исследованы с некоторым успехом ее основные понятия.

Научный подход к изучению человека должен быть иным, и важнейшую роль в нем играет лингвистика:

• Внимание к языку будет оставаться центральным моментом в исследовании человеческой природы, как это было и в прошлом. Любой, кто занимается изучением человеческой природы и человеческих способностей, должен так или иначе принять во внимание тот факт, что все нормальные человеческие индивиды усваивают язык, в то время как усвоение даже его самых элементарных зачатков является совершенно недоступным для человекообразной обезьяны, разумной в других отношениях.

Н. Хомский подробно останавливается на вопросе о различии между человеческим языком и «языками» животных и приходит к выводу о том, что это принципиально различные явления и  возвращается к сформулированной еще Р. Декартом концепции о врожденности мыслительных структур, в том числе языковой компетенции:

• Мы должны постулировать врожденную структуру, которая достаточно содержательна, чтобы объяснить несоответствие между опытом и знанием, структуру, которая может объяснить построение эмпирически обоснованных порождающих грамматик при заданных ограничениях времени и доступа к данным. В то же время эта постулируемая врожденная умственная структура не должна быть настолько содержательной и ограничивающей, чтобы исключить определенные известные языки.

Врожденность структур, по мнению Н. Хомского, не означает полной «запрограммированности» человека:

• Грамматика языка должна быть открыта ребенком на основании данных, предоставленных в его распоряжение… Язык „изобретается заново“ каждый раз, когда им овладевают.

Мельчук Игорь Александрович (род. 19 октября 1932, Одесса) — советский и канадский лингвист, создатель лингвистической теории «Смысл - Текст», профессор Монреальского университета. Окончил испанское отделение филологического факультета МГУ. В 1956 году поступил на работу в Институт языкознания АН СССР, где занимался проблемой машинного перевода.

В книге «Опыт теории лингвистических моделей смысл текст» (1974) И. А. Мельчук писал:

• Язык рассматривается нами как определенное соответствие между смыслами и текстами… плюс некоторый механизм, „реализующий“ это соответствие в виде конкретной процедуры, т. е. выполняющий переход от смыслов к текстам и обратно». И далее: «Это соответствие между смыслами и текстами (вместе с механизмом, обеспечивающим процедуру перехода от смыслов к текстам и обратно) мы и предлагаем считать моделью языка и представлять себе в виде некоторого преобразователя „смысл текст“, закодированного в мозгу носителей.

Теория «Смысл ⇔ текст» (ТСТ, или теория лингвистических моделей «Смысл ⇔ Текст») — лингвистическая концепция И. А. Мельчука (1960-е годы, Москва), представляющая язык как многоуровневую модель преобразований смысла в текст и обратно на основе использование синтаксиса зависимостей.

Значительна роль, отводимая лексическому компоненту модели — Толково-комбинаторному словарю.

Модель «Смысл ⇔ Текст» лежит у истоков современной семантики,  теория интегрального описания языка и системной лексикографии.

Теория «Смысл ⇔ Текст» представляет собой описание естественного языка, понимаемого как устройство («система правил»), обеспечивающее человеку переход от смысла к тексту («говорение», или построение текста) и от текста к смыслу («понимание», или интерпретация текста).

Теория постулирует многоуровневую модель языка, то есть такую, в которой построение текста на основе заданного смысла происходит не непосредственно, а с помощью серии переходов от одного уровня представления к другому.

Помимо двух «крайних» уровней — фонологического (уровня текста) и семантического (уровня смысла), выделяются поверхностно-морфологический, глубинно-морфологический, поверхностно-синтаксический и глубинно-синтаксический уровни. Каждый уровень характеризуется набором собственных единиц и правил представления, а также набором правил перехода от данного уровня представления к соседним. На каждом уровне мы имеем дело, таким образом, с особыми представлениями текста — например, глубинно-морфологическим, поверхностно-синтаксическим и т. п.

Семантическое представление является неупорядоченным графом («сетью»), синтаксические представления являются графическим деревом («деревом зависимостей»), морфологическое и фонологическое представления линейны.

В отдельных чертах теория Мельчука напоминает и ранние версии трансформационной порождающей грамматики Хомского — с тем существенным отличием, что модель Хомского не преобразует смыслы в тексты, а порождает тексты по определённым правилам; интерпретация же приписывается этим текстам впоследствии.

Англо-американские синтаксические теории, возникшие на материале английского языка с жёстким порядком слов, как правило, использовали синтаксис составляющих, а не синтаксис зависимостей.

Толково-комбинаторный словарь — важнейший компонент теории Мельчука.

Языковая модель по Мельчуку вообще имеет тенденцию представлять язык как совокупность словарных статей с огромным количеством разнообразной информации; грамматические правила при таком словаре играют скорее второстепенную роль.

В Толково-комбинаторный словарь входило толкование слова и его модель управления.

Толкование представляло собой запись на формализованном метаязыке; семантически более сложные элементы объяснялись через более простые. Предполагалось, что существуют элементарные смыслы, далее неразложимые — семантические примитивы.

Модель управления содержала информацию обо всех семантических и синтаксических актантах слова и о способах их морфологического и синтаксического выражения.

Теория «Смысл ⇔ Текст» с самого начала создавалась с сильным акцентом на прикладной проблематике автоматического («машинного») перевода — по замыслу Мельчука, с её помощью, в отличие от традиционных нестрогих теорий, следовало обеспечить построение «действующей» модели языка.

Само возникновение этой теории было связано с началом работы Мельчука над машинным переводом (в Лаборатории машинного перевода при МГПИИЯ под руководством В. Ю. Розенцвейга) и его неудовлетворённостью существующими теориями; с другой стороны, предполагалось, что программы машинного перевода будут на эту теорию опираться.

ТСТ действительно была использована в некоторых системах машинного перевода, разработанных в России — прежде всего, в системе англо-русского автоматического перевода ЭТАП, созданной уже после эмиграции Мельчука группой под руководством Ю. Д. Апресяна.

Некоторые элементы идеологии ТСТ были также использованы в ряде других систем машинного перевода, создававшихся в 1960—1970-е гг. во Всесоюзном центре переводов под руководством Н. Н. Леонтьевой, Ю. С. Мартемьянова, З. М. Шаляпиной и др. Все эти системы относятся к числу экспериментальных, то есть их промышленное использование не представляется возможным.

Несмотря на то, что они включают много лингвистически полезной информации, в целом ни одна из них пока не обеспечила прорыва в качестве перевода.

Работа в области машинного перевода в 1960—1980-е гг. очень сильно способствовала развитию лингвистической теории, но дала весьма скромные результаты собственно в области машинного перевода (хотя и явилась необходимым этапом, способствовавшим накоплению опыта и осознанию причин неудач). Большинство разработчиков ТСТ в настоящее время целиком или преимущественно занимаются теоретической лингвистикой или лексикографией.

Richard Merett Montague (1930-1971) — американский математик, философ, основатель модельно-теоретического подхода к семантике естественного языка (грамматика Монтегю).

Ричард Монтегю внес значительный вклад в теорию доказательств, теорию моделей, аксиоматический метод и теорию рекурсий, успешно применил методы математической логики для решения ряда задач в философии языка.

Ричард Монтегю значительно развил теорию возможных миров в рамках теоретико-модельной семантики, написал целый ряд работ по формальной прагматике, предложил анализ свойств местоимений и глагольных времен.

В конце 60-х годов Монтегю подключился к масштабным исследованиям универсальной грамматики.

Гипотеза Монтегю: английский язык (а возможно, и любой естественный язык) может быть формально описан при помощи стандартных средств математической логики.

Центральная идея формальной семантики: значение любого предложения есть условия его истинности.

Поскольку в любом языке множество грамматичных предложений бесконечно, необходима теория, позволяющая вычислять значение любого предложения за конечное число шагов. Когнитивное обоснование этой гипотезы просто: человеческий мозг конечен, поэтому в когнитивной системе существует конечный механизм, интерпретирующий любой элемент из бесконечного множества грамматичных предложений. В синтаксисе аналогичное рассуждение проводится для обоснования использования порождающих грамматик как конечного механизма порождения бесконечного количества предложений.

Развить такой механизм в семантике позволяет принцип композициональности значения, предложенный Фреге: значение любого выражения есть функция от значений его синтаксических частей. В «Универсальной грамматике» Монтегю этот принцип формализуется как гомоморфизм между алгеброй синтаксиса и алгеброй семантики. Элементы этих алгебр могут варьировать от теории к теории. Принцип композициональности, однако, накладывает существенное ограничение на эти теории — он ограничивает возможные отношения семантики к синтаксису.

Введение в семантику понятий «условие истинности» и «отношение семантического следствия» позволило сформулировать строгие критерии адекватности семантической теории.

Э. Бах:

• Тезис Хомского состоял в том, что английский язык можно представить в виде формальной системы;

• Тезис Монтегю состоял в том, что английский язык можно представить в виде интерпретированной формальной системы.