PC Writer

[НАСТОЯЩАЯ ЛЮБОВЬ] *.wrt

Первая книга, написанная искусственным разумом

PC Writer — программа, способная создать текст литературного произведения по  классическим канонам на основе следующих исходных данных: сюжет романа-повести-рассказа или оригинальный синопсис; образец стиля писателя; время и место действия.
 

[НАСТОЯЩАЯ ЛЮБОВЬ] *.wrt — кибер-роман, в сюжет которого положено взаимодействие героев «Анны Каренины». В основе стиля — контаминация лексики, языковых средств и приемов тринадцати различных авторов (XIX-XXI вв.) Действие происходит в наши дни, на неизвестном острове.

«Настоящая любовь» вспыхнет или погаснет на загадочном острове.

Фрагмент.

– Вокруг только чертово море и чертовы камни… И в таком унылом месте мне придется тебя убить, – сказала она.

Они сидели на самом берегу, поставив шезлонги так близко к воде, что волны, тяжело и неуклюже, словно беременные тюлени, выползавшие на берег, почти касались их ног. Заходящее солнце окрасило бледно-розовым цветом подбрюшья облаков, низко нависших над серой водой. Кое-где еще виднелись белые барашки, но было ясно, что шторма, которого они ожидали весь день, не будет.

– Хотя, в каком-то смысле этот пейзаж подходит почти идеально. Предштормовое море и пустынный каменистый берег. Что-то есть в этом. Особенно, на рассвете. То есть не когда солнце уже показалось, а когда оно только собирается это сделать. Ну там, еле-еле засветлел краешек горизонта. Что-нибудь в этом духе. Чтобы цвета были как на картинах Чюрлёниса. Примерно так я это вижу. Ты будешь живописно смотреться с раскинутыми руками, у самой кромки воды. И первые лучи холодного осеннего солнца касаются твоего бездыханного тела. Милый, такой прекрасной смертью ты можешь исправить свою никчемную жизнь. Ты не умрешь от какого-нибудь пошлого и скучного рака простаты в вонючей палате, хотя такого конца заслуживаешь больше. Я тебя любила, поэтому подарю тебе замечательную смерть. В расцвете сил, на берегу этого великолепного моря. К тому же, что немаловажно, свидетелей здесь днем с огнем не сыщешь. Идеальное место. Зря я грешила на унылость камней.

– Это не самый лучший твой монолог. И не самая лучшая твоя шутка, – сказал он.

– Я не уверена, что это шутка. Знаешь, милый, вот это как раз то, в чем я совсем не уверена. Поразмысли над ситуацией сам и поймешь, что причин для веселья у меня попросту нет. Я убийственно серьезна, милый.

Она поежилась и плотнее укуталась в плед. Ветер, не унимавшийся весь день, под вечер начал стихать, но изменил направление. Теперь он дул с моря, неся с собой холод и сырость.

– Холодно, – сказал он. – Может, пойдем в дом?

– Иди. Я еще посижу.

Она нагнулась и подняла с мокрого песка термос. Стряхнула налипшие песчинки, отвинтила крышку и налила в нее немного чая с ромом.

– Это место просто создано для убийства, – продолжила она. – Но не для какого-нибудь банального убийства с ограблением или там ради наследства. Нет, это море требует убийства из благородных побуждений. Месть подходит отлично. Тут должна разыграться настоящая драма. Просто обязана и все. Она придаст этому кусочку берега мрачное очарование. Вот, чего не хватало ему – хорошей трагедии. Как же я была неправа, когда ругала эти камни.

– Может, хватит? Ты же знаешь, я терпеть не могу всю эту патетику. Не надо вести себя как дурочки из женских романов.

– Облонский, ты невыносим. Никогда не воспринимал меня всерьез. Никогда. Ни разу за восемь лет ты не подумал: "Ого, а ведь она говорит дело". Все мои слова для тебя – чепуха. Мои дела для тебя – чепуха. Моя жизнь для тебя – чепуха. И я сама для тебя тоже чепуха. У тебя, дорогой, была чепуховая семейная жизнь.

Несколько секунд она держала крышку и термос в руках, рассеянно глядя на набегавшие волны, а потом выплеснула чай на песок и зашвырнула крышку в море. Следом за ней, кувыркаясь и разбрызгивая в разные стороны остатки чая, полетел термос. Облонский проводил его взглядом.

– Анна приедет завтра, – сказал он.

По интонации было непонятно, вопрос это или утверждение. Фраза повисла в воздухе, но ее тут же подхватил и унес куда-то на запад промозглый ветер.

– Гм... – нахмурился Облонский и повторил фразу, внимательно вслушиваясь в звучание слов, как делает человек, изучающий иностранный язык, – Анна приедет завтра. Анна приедет завтра? Анна приедет завтра...

Но каждый раз знак препинания в конце сбегал со своего места, как часовой с поста, и Облонскому никак не удавалось поймать его. Как ни пытался он ухватить характер фразы, она все так же была лишена окраски, будто кто-то заботливо стирал все интонации, едва слова срывались с губ. Облонский еще несколько раз произнес "Анна приедет завтра", но это привело лишь к тому, что фраза полностью лишилась смысла, как это часто бывает, когда много раз подряд повторишь какое-нибудь слово.

– Что-то я неважно себя чувствую, – сдался он наконец.

– Нет, дорогой. Уверяю тебя, по сравнению с тем, что тебя вскоре ожидает, ты чувствуешь себя великолепно, – сказала Долли.

– Не будь такой сукой, ладно?

– Хорошо, милый. Я буду пай-девочкой. До последней твоей минуты я буду лучшей женой на Земле.

– Ну вот, опять, – поморщился Облонский. – Тебя так захватила эта мысль?

– Удивительно, правда?

– Что именно?

– То, что раньше такое простое решение не приходило мне в голову… Скажи, а ты когда-нибудь хотел убить меня?

– Нет.

– Ни разу?

– Нет.

– Что, даже мысль такая не мелькала?

– Я же сказал: нет! – Облонский хотел встать и уйти, даже положил руки на подлокотники, чтобы вытащить свое грузное тело из шезлонга, но в последний момент передумал и снова откинулся на парусиновую спинку. Шезлонг тонко скрипнул.

– А мне всегда казалось, что если любишь, обязательно рано или поздно захочешь убить. Мы всегда убиваем то, что любим. Тем или иным способом. Только нужно понимать разницу – не все, что мы убиваем, мы любим. Но все, что мы любим, мы обычно убиваем. Улавливаешь? Это такое же стальное правило, как, например, рекомбинация хромосом во время созревания половой клетки или закон лимитирующего фактора. Конечно, мы убиваем и то, что ненавидим. Но это как раз не так очевидно. С ненавистью жить проще, чем с любовью.

Несколько минут они молчали, слушая шепот волн. Солнце почти скрылось за горизонтом, высветив узкую багровую дорожку на темно-серой, почти черной глади воды. Облонский вдруг заметил, что с моря на сушу медленно, как громадный студенистый моллюск, наползает туман. Его движение было почти незаметным. Казалось, между кромкой воды и берегом стоит прозрачная стена, которая не пускает плотные белесые лоскуты дальше. Но вот прорвался сначала один, потом второй, и вскоре Облонский увидел, что его ноги окутаны клубящимся сырым облаком, которое постепенно поднимается все выше. Он посмотрел на жену. Долли сидела, строго глядя прямо перед собой и, казалось, не замечала ни тумана, ни того, что ветер окончательно затих, и море почти замерло, превратившись в подобие застывшей лавы. Облонскому показалось, что время замедлило свой ход и вот-вот остановится совсем, заставив замереть весь мир. Ему вдруг пришло в голову, что он не помнит, как вообще оказался на этом пустынном берегу. Море, скалы, темнеющие вдалеке, нагромождения камней – все это было ему абсолютно незнакомо. Но в то же время не воспринималось, как пейзаж, увиденный впервые. Будто он много раз видел этот берег на фотографии и вот теперь оказался здесь.

– Ты помнишь, как мы приехали сюда? – спросил он. – Странно, но я почему-то не помню… Но ведь как-то мы доехали. Иначе, как бы мы здесь оказались?

Голос прозвучал глухо, будто он говорил в подушку.

Долли безразлично пожала плечами.

– Мне все равно, – сказала она. – Я хочу тебя убить. Это все, что меня сейчас занимает. И странно то, что я не сделала этого раньше.

– А туман? Никогда не видел на море такого тумана, – он провел рукой по лицу и почувствовал, что оно мокрое.

– Да, туман… – откуда-то издалека отозвалась Долли. Ее было почти не видно за серой пеленой. – Но это неважно, милый. Вопрос в том, что может скрываться в тумане, а не откуда он вдруг появился.

 * * *

Наутро туман не рассеялся. Он был не таким густым, как накануне вечером, но уже в сотне шагов предметы теряли свои очертания, превращаясь в бесформенные тени. Громада дома, возвышавшаяся на небольшом холме, наводила на мысли о китах, время от времени выбрасывающихся на берег.

Облонский стоял на берегу и швырял в неправдоподобно спокойное море камешки. Негромкие всплески были единственным звуком, нарушавшим рассветную тишину. Даже волны накатывались на берег с едва различимым шелестом, словно не желая тревожить безмолвие, окутавшее все вокруг мягким толстым одеялом.

Где-то вдалеке скальпелем вспорол тишину крик чайки. Облонский вздрогнул, и сердце его вдруг сжалось от тягостного предчувствия. Ощущение было настолько сильным, что камешек выпал из ослабевшей руки, и тихий стук, когда он соприкоснулся с землей, показался Облонскому грохотом лавины. Он попытался успокоиться, убеждая себя, что все эти предчувствия – вздор, выдумка утонченных истеричек, вроде его Долли; что всему виной этот унылый пейзаж, и тишина, и тоскливо-тревожный крик птицы… Но доводы рассудка оказались бессильны. Ему снова пришло в голову, что он не помнит, как оказался на этом берегу, и от этого тревога только усилилась, постепенно превратившись в противный липкий страх.

Облонский замер, слушая громкое неровное биение сердца. Ладони взмокли, и он машинально вытер их о брюки, потом еще раз и еще… Ему показалось, что еще немного и он помчится, не разбирая дороги, прочь, куда угодно, лишь бы подальше от этого странного берега. И только скользнувшая по краю сознания мысль, что потом он умрет со стыда, вспоминая, как бежал, испугавшись обыкновенной чайки, заставила его остаться.

В этот момент со стороны моря донесся новый звук, приглушенный расстоянием и туманом. Этот тихий, ритмичный звук неожиданно успокоил Облонского. Прислушавшись, он понял, что это скрип уключин и тихие всплески воды, потревоженной лопастями весел.

"Анна" – подумал Облонский и с облегчением вздохнул.