Александра Борисенко#

“...как бы сквозь тусклое стекло...”[1]

Из истории английских переводов Библии

Может ли переводчик и в самом деле превратиться в прозрачное стекло? Нет, не может. Может ли он стать честным зеркалом, отражающим оригинал во всей его полноте? Увы. Переводчик всегда стоит перед тем или иным выбором - а где есть выбор, там неизбежна субъективность, интерпретация.

Но даже попрощавшись с прекрасной мечтой об абсолютно прозрачном переводчике, нам хочется хотя бы верить в то, что переводчик следует лишь своему филологическому чутью, что никакие посторонние, “идеологические” соображения не вмешиваются в его суровый труд. Перевод может быть запрещен, изуродован цензурой, но настоящий переводчик - беспристрастен. Так? Нет, не так.

Переводчик берется переводить крамольное произведение, за которое он может лишиться головы, - перевод будет ходить в списках, передаваться из рук в руки, его будут учить наизусть и рассказывать друг другу шепотом. Руководят ли переводчиком одни только лингвистические соображения? Конечно нет. Он сочувствует дерзким идеям оригинала, он подчеркивает их, придает им злободневность и остроту. Или: переводчик берется переводить крамольное произведение, но хочет, чтобы его напечатали. Он будет говорить эзоповым языком, сгладит углы, напишет предисловие, успокаивающее бдительность цензоров. Это будет совсем другой текст. Или, к примеру, переводчик выполняет социальный заказ - ведь совершенно очевидно, что у него получится негодная халтура. Так? Нет, опять не так.

Одна из самых удивительных историй переводческого успеха - это коллективный перевод, сделанный по заказу властей. Указания заказчика были изложены письменно и разосланы исполнителям (а исполнителей было около полусотни). У этого перевода были четкие политические задачи, идеологические рамки, цензурные запреты. Но за четыре столетия никто так и не смог его превзойти. Я говорю о Библии короля Иакова, оказавшей огромное влияние на развитие английского языка и англоязычной литературы, вошедшей в плоть и кровь многих поколений, не потерявшей своего волшебства и сегодня.

История переводов Библии вообще очень поучительна. Так уж случилось, что центральный текст европейской культуры бытовал главным образом в переводах[2]. И почти все главные дебаты о переводе на протяжении веков велись именно вокруг Библии. Может быть, поэтому они никогда не оставались в рамках чисто лингвистической дискуссии. Это всегда были споры о судьбах мира, о власти и деньгах, о жизни и смерти.

 

В течение тысячи лет христиане пользовались латинским переводом, сделанным в IV веке нашей эры Блаженным Иеронимом. Этот латинский перевод получил название “Вульгата” и был для католической церкви авторитетнее оригинала. Не только попытки перевода частей Священного Писания на национальные языки, но и чтение таких переводов считалось ересью.

Именно переводы стали основной движущей силой Реформации, начавшейся в XVI веке, - протестанты считали, что каждый верующий должен получить доступ к Слову Божьему, не опосредованный священником, не затрудненный чужим языком. Вождь Реформации в Германии Мартин Лютер не только перевел Библию на немецкий, заложив основы немецкого литературного языка, но и подробно обосновывал свои переводческие решения в яростных спорах с “ослами-папистами”, как он именовал своих оппонентов. “...Нет нужды спрашивать у букв латинских, как по-немецки говорить надлежит, как эти ослы делают, а спрашивать о том у матери в доме, у детей на улице, у простого человека на рынке надобно и примечать, что у них с уст слетает, да в согласии с этим и переводить, тогда и они поймут да заметят, что с ними по-немецки говорят”[3], - писал Лютер. Заметим, что эта конкретная отповедь относится к переводу слов ангела, обращенных к Марии.

Пафос Лютера может оставить впечатление глубокой лингвистической наивности его оппонентов, не понимающих, по всей видимости, самых простых вещей. На самом деле к XVI веку отношение к переводу стало достаточно сознательным; к светским и священным текстам применялись разные переводческие принципы. Такое различение мы находим еще у Блаженного Иеронима, который писал, что “в переводе с греческого, кроме Священного Писания, в котором и расположение слов есть тайна, необходимо передавать не слово в слово, а мысль в мысль” [курсив мой. - А. Б.]. Новаторство Лютера не в том, что он требует переводить на язык, понятный “простому человеку”, - а в том, что этот принцип применяется к Библии: язык рынка вкладывается в уста ангела.

 

* * *

Но вернемся в Англию. Первый перевод Библии на английский был сделан задолго до Реформации - в XIV веке, под руководством Джона Уиклифа (ок. 1330-1384). Доля его собственного участия в переводе неясна, но он, безусловно, был организатором, идеологом, и, по всей видимости, спонсором этого дерзкого предприятия. Перевод вызвал бурю негодования среди клерикального сообщества. Выдвигались два основных возражения: что Библия сложна для понимания и без посредничества ученых богословов может нанести только вред (“бисер Священного Писания будет впустую рассыпан перед свиньями”) и что английский - варварский язык, вообще непригодный для перевода священного текста (в то время английская знать говорила по-французски; английский язык считался простонародным, низким наречием). Один из оппонентов Уиклифа, Генри Найтон, натужно острил, что Библия была переведена на английский, а не на ангельский, играя латинскими словосочетаниями “linguaanglica” (английский язык) и “linguaangelica” (ангельский язык). Особый ужас у Найтона вызывало то, что английскую Библию смогут читать не только простолюдины, но и женщины.

В 1407 году переводы Священного Писания или его частей на английский язык были официально запрещены церковью. За чтение и хранение английской Библии полагалась казнь на костре. Новый английский перевод Библии появился только в XVI веке - на волне Реформации.

Традиция восприятия “Вульгаты” как оригинального текста была очень сильной, до Реформации переводчики редко возвращались “к истокам” - Джон Уиклиф переводил Новый Завет с латыни.

В 1516 году был опубликован новый перевод Нового Завета на латынь, сделанный Эразмом Роттердамским. Это был перевод с древнегреческого оригинала, и оригинал был напечатан как параллельный текст. При этом Эразм с присущим ему едким остроумием указывал на переводческие ошибки “Вульгаты”. АлистерМакграт приводит следующий пример: в Евангелии от Матфея 3:1-2 (“В те дни приходит Иоанн Креститель и проповедует в пустыне Иудейской и говорит: покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное”[4]) “Вульгата” давала выражение paenitentiamagite, которое привычно воспринималось как “покайтесь”, “исповедуйтесь”. Эразм утверждал, что такой перевод не приемлем - древнегреческое слово означает “раскайтесь”, то есть имеется в виду душевная перемена, не требующая вмешательства церкви. Надо сказать, что вопрос о покаянии и исповеди был особенно болезненным - изначально Лютер взбунтовался именно против коммерциализации покаяния, когда католическая церковь стала не только продавать индульгенции грешникам, но и предлагать отпущение грехов умершим родственникам верующих - чтобы они не так долго находились в чистилище (естественно, за солидную плату).

Здесь, как мы видим, чисто лингвистический вопрос оказывался нагружен идеологическим содержанием и социальными последствиями. Можно сказать, что перевод Эразма потенциально отнимал доход у церкви.

Споры о переводе отдельных ключевых слов и понятий разгорелись и на английской почве с появлением первого полного напечатанного перевода Библии, сделанного с языков оригинала. Переводчиком был Уильям Тиндал (1494-1536) - человек, оказавший колоссальное воздействие на развитие английского языка.

Тиндал находился под большим влиянием Эразма Роттердамского и Мартина Лютера и активно использовал их труды. Несмотря на то что он переводил с языков оригинала, многие отмечали влияние лютеровского немецкого перевода. Новый Завет в переводе Тиндала был напечатан в 1525-1526 годах. Примечательна полемика Тиндала с Томасом Мором, которая подробно приводится в книге Бенсона Бобрика “Создание английской Библии”[5]. Мор уверял, что перевод Тиндала пестрит ошибками, но те ошибки, которые он приводил в качестве примера, касались главным образом разного понимания церковных терминов. Например, Тиндал переводил греческое слово presbyter, которое традиционно переводилось как “священник” (“priest”) словом “старейшина” (“senior”; позднее он изменил перевод этого слова на “elder”). Слово “священник” Тиндал оставляет для перевода другого греческого слова, hiereus(“приносящий жертву”), которое обозначает только еврейских священников. Слово ekklesia, всегда понимавшееся и переводившееся как “церковь”, в переводе Тиндала превратилось в “congregation” (“конгрегация”, “община”). Таким образом, опять же подвергался сомнению авторитет священников и церкви. Интересно, что к переводу Эразма, который тоже переводит ekklesia как congregatio, Мор относился гораздо мягче - по его мнению, в этом переводе не было злого умысла, Тиндала же Мор практически напрямую обвинял в подтасовке.

Нет никаких оснований сомневаться в искренности и интеллектуальной честности Тиндала. Это был блестящий ученый, прекрасно знавший древнееврейский и древнегреческий, человек, посвятивший свою жизнь переводу Библии и принявший мученическую смерь за свои убеждения - в 1536 году Тиндала сожгли на костре как еретика. Томас Мор тоже окончил свою жизнь на костре и тоже был человеком сильных убеждений. Он знал древнегреческий и мог компетентно спорить с Тиндалом. Если оставить в стороне взаимные обвинения в намеренном искажении истины, то аргументация выглядит следующим образом. Тиндал подходит к тексту исторически. Он опирается на зафиксированное значение греческих слов presbyter и ekklesia - во времена апостолов, говорит он, не было и не могло быть того, что в последующей христианской практике стало называться “церковь” и “священник”, и предлагает точный перевод этих слов, соответствующий их употреблению в древнегреческом. Томас Мор настаивает, что, хотя в Евангелии используются обиходные слова, означающие “община” и “старейшина”, но в новом контексте они наделяются новым, христианским, значением и должны переводиться иначе. Тут важно понять, что каждая позиция по-своему имеет смысл, и речь идет не о подтасовке, а о разном взгляде на вещи. Этот взгляд зависит от идеологической установки, но не отменяет искренность и интеллектуальную честность спорящих. Парадоксальным образом позиция католика Мора переводчески близка позиции протестанта Лютера: он ориентируется не на то, что сказано, а на то, что подразумевается.

Дело УильямаТиндала продолжили его ученики: вслед за Библией Тиндала появилась Библия Ковердейла (1535) - новая редакция с полным переводом Ветхого Завета, Библия Мэтью[6] (1537) - еще одна редакция с полным переводом Ветхого Завета, но в этом случае перевод был сделан с древнегреческого и арамейского; Ковердейл использовал латинский текст и немецкий перевод Лютера. В 1539 году в Англии появилась Библия, официально одобренная королем, Генрихом VIII, - так называемая Большая Библия (книга большого формата, предназначенная для чтения в церквях), под редакцией Ковердейла. В основе ее лежал все тот же перевод Тиндала.

Реформация в Англии приняла довольно причудливую форму. С одной стороны, она произошла “сверху” - папа Клемент VII по политическим причинам отказал Генриху VIII в прошении о разводе, и Генрих, которому развод был необходим (тоже по политическим причинам, а не по романтическим, как иногда считается), порвал с католической церковью и провозгласил себя главой новой, англиканской церкви. При этом вся структура церкви и церковной власти осталась прежней, и никакой симпатии к протестантским идеям ни король, ни епископы не испытывали. Однако добиться того, чтобы Библию не читали по-английски, было уже невозможно, и Генрих VIII решил возглавить то, что не удалось запретить. Этим путем пришлось идти и последующим английским монархам - не имея возможности вовсе избавиться от английских Библий, они пытались назначить ту или иную версию “официальной”.

После Генриха VIII правила его дочь Мария Тюдор (Мария Кровавая). Это был период реставрации католицизма и жестокого преследования протестантов; многие протестанты бежали из страны. ТомасМэтью был сожжен на костре. После нее правила Елизавета I, Англия качнулась в сторону протестантства, наиболее ярые католики подвергались гонениям; многие бежали, хотя Елизавета была гораздо более склонна к компромиссу и пыталась удержать хрупкое религиозное равновесие. При Елизавете появилась Библия епископов - крайне неудачный перевод, который, тем не менее, считался официальным.

В то же время в Женеве бежавшие от преследований протестанты создали новый перевод Библии, который попадал в Англию контрабандным путем и снискал небывалую популярность. Это была так называемая Женевская Библия (Новый Завет вышел в 1557 году, Ветхий Завет - 1560-м), снабженная картами местности, схемами битв, таблицами, маргиналиями и примечаниями. Это был чрезвычайно качественный и продуманный перевод, а главное - совершенно новый подход к изданию Библии, глубоко протестантский по духу. Во-первых, он предназначался для чтения про себя, а не вслух - то есть не в церкви, без участия священника и посредника. Во-вторых, не обладая лютеровской лихостью, переводчики все же в полной мере осознавали, что Библия - сложная книга, не всегда доступная “простому пахарю”. И поэтому темные места в этой Библии подробно объяснялись в примечаниях, и объяснялись с протестантской точки зрения. Так, о царях часто говорилось как о “тиранах”. Например, примечание к Исходу, 1:22 (“Тогда фараон всему народу своему повелел, говоря: всякого новорожденного [у Евреев] сына бросайте в реку, а всякую дочь оставляйте в живых”), гласило: “Когда тиранам не удается добиться своего хитростью, они впадают в ярость”. Женевская Библия имела огромный успех, ее читали и запоминали наизусть. Библейские цитаты у Шекспира - это цитаты из Женевской Библии.

Английские католики в изгнании тоже создали свой перевод - так называемую Дуэйско-Реймскую Библию. (Новый Завет вышел в 1582 году, Ветхий Завет - в 1610 году.) Хотя католики в принципе не одобряли перевода Священного Писания на национальные языки, им тоже пришлось смириться с исторической неизбежностью. Они рассудили, что необходимо противопоставить “ложным” протестантским переводам свой, более точный. Хочется подчеркнуть, что соображение точности было чрезвычайно важно для всех переводчиков Библии, авторитет священного текста был непререкаем и не оставлял места для намеренной вольности. Дело было лишь в том, как понимать точность. Католики и представители Высокой церкви (крыло англиканской церкви, наиболее близкое католичеству) считали, что священный смысл некоторых понятий нельзя передать в переводе, можно лишь оставить слова на латыни. Такую идею уже высказывал в 1542 епископ СтивенГардинер, который предлагал оставить фактически непереведенными 99 слов - среди них пресловутая ekklesia (а также poenitentia (“раскаяние”), caritas (“милосердие”), gratia (“милость”), sacramentum (“таинство”) и так далее).

Таким образом, к моменту смерти Елизаветы разнообразие переводов Библии отражало историю репрессий и изгнаний, религиозной розни и неустойчивого равновесия. За Елизаветой на престол взошел король Иаков[7], сын Марии Стюарт, - тот самый, чье имя оказалось навеки связано с самой главной английской Библией.

Король Иаков был человек образованный: с ранней юности он писал сочинения на латыни; утверждал, что если бы не был королем, то хотел бы быть оксфордским ученым, и если бы ему было суждено заточение, то пусть бы его, как книгу, приковали цепями к полке Бодлианской библиотеки. Король Иаков с опаской относился к протестантству - он верил, что власть монарха имеет божественное происхождение и считал епископов своей опорой. Еще с большей опаской относился он к католичеству. Король Иаков, став правителем Англии и Шотландии, мечтал объединить страну и покончить с религиозной рознью.

14 января 1604 года король собрал конференцию в Хэмптон-корте. Эта конференция должна была способствовать религиозному примирению, и протестанты возлагали на нее большие надежды. Среди присутствующих было множество епископов и деканов, представлявших Высокую церковь, и всего четверо пуритан, выбранных за умеренность взглядов. Пуритане хотели некоторых изменений в обрядах - король отвергал их предложения одно за другим, было ясно, что он целиком на стороне Высокой церкви. И только одно из предложений пуритан было принято. Король согласился на новый перевод Библии - поскольку, по его словам, все английские переводы были недостаточно хороши. Возможно, не последнюю роль сыграла ненависть монарха к Женевской Библии - этот перевод Иаков называл “худшим из всех”, и идея заменить его казалась заманчивой.

Для осуществления перевода были собраны лучшие ученые Оксфорда и Кембриджа; переводчики разделились на шесть групп, каждая группа делала свою часть перевода, после чего передавала ее остальным для обсуждения и редактирования. В общей сложности работа заняла около шести лет. Правила работы над переводом были сформулированы епископом Бэнкрофтом и, помимо прочего, включали запрет на маргиналии и примечания (чтобы ни в коем случае не повторить опыт Женевской Библии) и отдельно - требование переводить presbyter как священник и ekklesia как церковь.

Адам Николсон, автор книги о переводчиках Библии короля Иакова, “Секретари Господни”[8], говорит о том, что переводчики Библии короля Иакова оказались наследниками двойной и во многом противоречивой традиции: с одной стороны, желание сделать Библию доступной требовало от них лютеровской политики (говорить на языке простого человека, прояснять текст, переводить подразумеваемое). С другой стороны, кальвинистская “секретарская” строгость требовала дословности, передачи буквы Священного Писания. “Но в Англии начала XVII века в игру вступает еще один важнейший элемент, - пишет Николсон, - оказавший формирующее влияние на перевод: возрастающая любовь к церемониальности, к религиозному чувству, которое стремится за пределы вербального, к музыке, аромату, чувственности - ко всему тому, что ярые пуритане отвергли бы как папистские штучки”. Так перевод отдал дань Высокой церкви и одновременно стилю своей эпохи.

Эпоха требовала одновременно простоты и величественности. Переводчики не стремились сделать язык Писания повседневным, они не прислушивались к “матери в доме и простому человеку на рынке”, они создавали “божественный английский”, отличавшийся от языка, на котором говорили живые люди в быту. Важно отметить, что перевод короля Иакова совпал с расцветом английского литературного языка - тогда же писал Шекспир; именно этот литературный канон надолго остался для англичан образцом, золотым веком.

Какими же средствами создавался “божественный английский”? В предисловии переводчиков, предварявшим Библию короля Иакова, говорилось, что речь идет не о новом переводе, а об уточнении старых. Переводчики старались сохранить достижения предшественников, меняя текст лишь там, где этого требовала точность. Или ритм - ибо перевод предназначался для чтения в церкви и при редактировании читался вслух. Поскольку почти все предыдущие английские Библии основывались на переводе Тиндала, его перевод оказал решающее влияние и на Библию короля Иакова. В ней мало латинизмов, поскольку Тиндал пользовался почти исключительно англосаксонскими словами, придумывая недостающие там, где это было необходимо. Так, Тиндал ввел в английский обиход слова “passover” (“еврейская пасха”), “scapegoat” (“козел отпущения”), “atonement” (“покаяние”) и многие другие.

Кроме того, существовала уже установившаяся традиция повторять синтаксис оригинала, заимствовать отдельные грамматические формы, метафоры, идиомы. Иногда, правда, это происходило от недостатка знаний - в распоряжении “Господних секретарей” было порой недостаточно лингвистической информации, чтобы отличить идиоматическое употребление от буквального. Однако метафоры и идиомы древнееврейского и древнегреческого существенно обогатили английский язык.

Изменения, которые вносились в перевод Тиндала, были весьма последовательными - почти всегда они работали на большую ритмичность, торжественность текста. Из-за того что переводчики старались соблюдать преемственность, они оставляли многие слова, бывшие архаизмами уже в их время - и это тоже работало на возвышенность библейского языка.

 

Библия короля Иакова действительно стала единственной и главной - хотя и не сразу. Женевская Библия еще некоторое время сохраняла лидирующую позицию - до такой степени, что в предисловии к Библии короля Иакова библейские цитаты приводились по Женевской Библии! Тем не менее, со временем Библия короля Иакова стала восприниматься как оригинал, и в этом смысле повторила судьбу “Вульгаты”.

Если бы это была волшебная сказка, здесь бы она и закончилась. Был создан идеальный перевод - красивый и почти дословно точный, по которому поколение за поколением училось читать, цитаты из которого помнили наизусть, который обеспечивал преемственность языка и литературного вкуса.

Но в том-то и дело, что перевод всякого важного, значимого текста никогда не может быть окончательным. Если текст востребован культурой, то новое время будет ставить ему свои задачи - и перевод будет служить инструментом, а иногда и оружием. Перевод всегда отвечает на какой-то запрос (независимо от того, осознает ли это переводчик). Что делать, если в Священном Писании есть слова, эквивалентов которым нет в национальном языке? Тиндал создавал новые английские слова, обогащая тем самым английский язык и отвергая латынь. Католические переводчики, напротив, внедряли латинизмы, показывая, что английский язык не в состоянии выразить сложные смыслы, утверждая превосходство латыни и власть католической церкви. Битва за слова (ekklesia, presbyter) оказывалась битвой за власть.

В XX веке образовалась новая тенденция - не переводить сложное, упрощать текст, сводить перевод к передаче “смысла”. Тонкости смысла и красоты стиля перестали быть востребованными тем самым пресловутым “простым человеком”. Религиозность уже не была само собой разумеющейся, теперь читателя Библии нужно было завоевать, увлечь, развлечь. Появилось огромное количество миссионерских, доступных переводов, и появилась теория, на которой базировался этот переводческий метод, - теория “динамической”, или “функциональной”, эквивалентности (основателем этой теории является американский переводчик и переводовед Юджин Найда). Динамическая эквивалентность противопоставляется формальной - и это не что иное, как перевод “мысли”, противопоставленный переводу “слова”. Стилистическую простоту получающихся переводов многие теоретики оправдывали тем, что Новый Завет написан на койне, то есть не на классическом древнегреческом, а на повседневном языке, языке рынка и дома. АлистерМакграт говорит о том, что переводчики Библии короля Иакова не знали этого и оттого стремились к возвышенности языка. Однако можно предположить, что, помимо прочего, у “секретарей Господних” была другая точка отсчета - они намеренно соблюдали субординацию между языком Писания и собственным повседневным языком.

На практике метод “динамической эквивалентности” часто означал, что переводы Библии стали избавляться не только от темных мест, но и от архаизмов, метафор и идиом, чуждых “современному языку”. Адам Джейкобс, критикуя перевод “NewLivingTranslation” (NLT) (“Новый живой перевод”), появившийся в 1996 году, разбирает любопытный пример[9]. В предисловии приводится доказательство того, что предлагаемый перевод - самый ясный из всех. Во всех предыдущих версиях, включая Библию короля Иакова, Третья книга Царств, 2:10, звучит так: “SoDavidsleptwithhisfathers, andwasburiedintheCityofDavid” (“И почил Давид с отцами своими и погребен был в городе Давидовом”). Новый перевод четко передает истинный смысл древнееврейской идиомы “почил с отцами своими” на современном языке: “ThenDaviddiedandwasburiedintheCityofDavid” (“Потом Давид умер и был похоронен в городе Давидовом”).

“Ясно помню, как прочитав эти строки я грустно улыбнулся и отложил книгу, зная, что больше к ней не вернусь, - пишет Адам Джейкобс. - Моя претензия проста: авторы перевода не отличают идиому от метафоры. Это несложное различие жизненно важно. Трудно представить, что еврей во времена Давида, или в какой бы то ни было момент израильской истории, обнаружив мертвого члена семьи, начинал бы кричать, что дедушка “почил с отцами своими”. В древнееврейском есть слово, совершенно ясно говорящее, что кто-то “умер”. Однако летописец в книге Царств выбирает иной, чрезвычайно формальный, иерархический способ описания смерти Давида...”

Примерно такие же баталии велись и ведутся и вокруг русских переводов Библии. Так, С. С. Аверинцев в предисловии к своему переводу Нового Завета пишет: “Для нашего времени характерна резкая поляризация взглядов на самые различные вопросы, в том числе и на вопрос о том, каким слово Священного Писания должно предстать перед современным читателем. На одном полюсе - та же идея неприступной сакральности этого слова, которая в свое время так затруднила становление и появление Синодального перевода. На другом полюсе, напротив, - требование максимальной современности, “раскованности”, словом, приближенности к читателю, доступности. <...> Доступность библейского перевода - требование одновременно законное и проблематичное. Мы обязаны сделать все, чтобы Слово не было неопределенно, расплывчато-невразумительным. Но мы не можем сделать, чтобы оно перестало быть трудным”[10].

 

Споры эти бесконечны, потому что в них нет правых и неправых - есть выбор точки зрения и приоритетов. Есть цели и средства. Есть вкус и потребности каждой эпохи. И бесконечно увлекательно наблюдать, как язык (именно язык!) перевода рассказывает нам об этих целях, вкусах, потребностях. М. Л. Гаспаров в одной из статей цитирует Б. Житкова, его “точное определение стертого, безличного стиля”: “Язык ручается, что ничего не произошло”. В разных переводах Библии язык дает разные ручательства: что священный текст возвышается над нами, непроницаемый и величественный, - “ты никогда меня не поймешь”; что он ясен и прозрачен и возвышает нас своей ясностью; что он стоит с нами вровень, а может быть, даже просительно заглядывает в глаза: “пойми меня”. Нас может интересовать только смысл, или расположение слов. Мы можем впитывать чужие идиомы и метафоры, развивая образность собственного языка. Мы можем задумываться о том, как воспринимали текст первые читатели и удивляться, как сильно они отличались от нас. Или увидеть, что они были точно такими же, как мы. В руках у переводчика - вечный калейдоскоп. С разноцветными, не слишком прозрачными стеклышками.