Хоть довинчивай

Д.И. Ермолович

Рецензия на издание:

Дэн Браун. Код да Винчи / Пер. с английского. — М.: ACT, 2004.

Не указываю фамилию переводчика романа, т.к. объектом оценки в данной статье являются особенности конкретного перевода, а не
творчество его автора.

Русский перевод я поначалу не думал брать в руки. Просто, читая «Код да Винчи» по-английски, по привычке отмечал на полях места, с переводом которых могли бы затрудниться мои студенты (материал для упражнений). Естественным образом возникла мысль о том, а чтó можно было бы предложить им как образец перевода. Решил сверить ряд мест оригинального романа с его русской версией. Очень скоро стало ясно, что анализом только нескольких отрывков ограничиться невозможно.

Вдогонку за Умберто

Начну с характеристики оригинала. Напомню, что роман Д. Брауна — это интеллектуальный детектив-головоломка, замешенная на историко-религиозной символике и атрибутике. Нечто среднее между «Пляшущими человечками» Артура Конан Дойла и «Маятником Фуко» Умберто Эко.

Впрочем, это вещь далеко не такого высокого качества, как упомянутые творения классиков. В чисто литературном отношении роман Брауна – слабое произведение. Язык книги бледен, страдает тавтологиями и неуклюжим синтаксисом. Чтобы не быть голословным, приведу фразу с первой же страницы:

The curator froze, turning his head slowly.

Хранитель музея замер, медленно поворачивая голову [дословный перевод мой — Д.Е.].

Нет, всё-таки одно из двух: или замер (то есть стал неподвижен), или поворачивает голову (то есть как-то двигается). Почему было не написать хотя бы, что хранитель сначала замер, а уж потом повернул голову – The curator froze, then turned his head slowly (прошу прощения у носителей языка за дерзость править англоязычного писателя).

Некоторые литературные «приёмы» Брауна способны вызвать улыбку. Если в его романе вам встречается фраза вроде «И тут его осенила мысль» или «То, что она увидела, потрясло её» — не сомневайтесь: автор объяснит вам, какая мысль «его осенила» и что конкретно «она увидела», не раньше чем через десяток-другой страниц, а то и ближе к концу романа. Чтоб вы, читатель, были побольше заинтригованы.

Внешняя сюжетная фабула – кто от кого убежал, как герои перехитрили полицию, кто в итоге оказался плохим дяденькой – скроена по стандартно-безразмерным (one size fits all) выкройкам для массовой голливудской продукции. (Вероятно, на Голливуд и был расчёт, который оправдался: роман экранизирован, в главных ролях – Том Хэнкс и Одри Тоту; см. илл. 1)

Повороты сюжета наивны до полного неправдоподобия. К примеру, молодой женщине удаётся подчинить своей воле охранника в Лувре (да ещё обезоружить и связать его) исключительно угрозой попортить картину-экспонат.

Написав это, я всё же не склонен придираться к литературным слабостям романа. Главное достоинство и причина успеха этой книги не во внешней, а во внутренней интриге. Её героями стали редчайшие в современной литературе, но, как оказалось, весьма привлекательные для читателя персонажи — интеллектуалы-эрудиты, хорошо знакомые с историей, археологией, математикой, литературой, языками, теологией и искусством. Внутренняя интрига сюжета, если очистить её от детективной шелухи, заключена в напряжённом поиске этими энтузиастами подтверждений гипотезе, которая их так увлекает. (При этом в задачи данной статьи никак не входит оценка этой гипотезы, вызвавшей острые богословские споры).

Популярность книги Брауна показала, что ещё многим людям интересно следить не за движением кулаков и пяток гангстеров и суперагентов, а за ходом мысли образованных людей. Читателю сообщается множество познавательных сведений из гуманитарных и точных наук, исторических фактов и апокрифических легенд. А заодно нас включают в разгадывание длинной цепочки загадок, построенных из символов и образов, цифровых и словесных кодов, подтекстов и ложных подсказок. Вот бы порадовался ребусник Синицкий, которого высмеивали И. Ильф и Е. Петров в «Золотом телёнке» как представителя вымирающей профессии. Его про­фессия в наши дни ещё как востребована, и Д. Браун проявил себя в этом качестве с блеском.

Итак, мы установили, что роман Д. Брауна «Код да Винчи» насыщен, с одной стороны, неординарной познавательной информацией, а с другой стороны — словесными и образными головоломками. А значит, и его перевод должен быть на высоте: и информацию не исказить, и ребусы не испортить. Посмотрим, что из этого получилось.

Налетай, в Ватикане подешевело

Оценивая перевод, оставим пока в стороне передачу «заковыристых» историзмов, реалий и терминов. Для начала посмотрим, как выглядит в переводе общая канва повествования, каково качество текста в среднем. И тут я не могу не признать, что при беглом чтении русский перевод романа оставляет впечатление грамотного, довольно читабельного текста. Фразы строятся правильно, падежи и знаки препинания на местах, лексика далеко не убога, и глаз не «цепляется» за явные кальки, ставшие, увы, скорее правилом, чем исключением в современной переводной беллетристике. Поймите правильно: кальки там есть (назову для примера одну – офицер таможенного контроля), но их всё-таки немного. Короче говоря, первое впечатление таково: в среднем написано кругло. Правда, синтаксические и стилистические шероховатости в переводе встречаются, и здесь я не удержусь от цитаты:

Пиктограммы богини Исиды ... стали образчиком образов Девы Марии.

Но больше на подобных шероховатостях останавливаться не будем. У Дэна Брауна в английском тексте своих корявостей полным-полно, поэтому смешно было бы углубляться в стилистические недостатки перевода. Не Шекспир. А кроме того, в этой книге есть более важные информационно-смысловые пласты, заслуживающие анализа.

И первый среди этих пластов – лексико-семантический. Начнём с простого – как передан смысл общелитературных слов и выражений, для понимания которых не нужно обращаться к каким-то специальным словарям и энциклопедиям. Первое, что замечаешь невооружённым глазом, – «ложные друзья переводчика». Вот один пример:

The fundamental irony of Christianity!

Вот в чём кроется ирония! Вот что уязвляет христиан!

Нужно ли разъяснять, что здесь вместо «иронии» должен быть парадокс? И ни о каком «уязвлении» нет и речи? Полагаю, вряд ли.

А вот отрывок, для правильного перевода которого желательно некоторое знакомство с заведениями современного общепита.

The doctrine has become a buffet line.

Сама доктрина превратилась в линию раздачи, как в каком-нибудь дешёвом буфете!

Даже тот, кто не выезжал никуда дальше Болгарии или Турции, мог заметить, что в ресторанах гостиниц завтраки и обеды для постояльцев обычно организованы именно по принципу buffet, что означает самообслуживание, или иначе шведский стол.

Кстати, откуда взялся эпитет дешёвый? Шведский стол бывает очень дорогим и обильным. Похоже, в переводе этого отрывка перепутано ещё что-то. Рассмотрим более широкий контекст предложения и его перевод:

The doctrine has become a buffet line. Abstinence, confession, communion, baptism, mass—take your pick—choose whatever combination pleases you and ignore the rest.

[Учение церкви превратилось в шведский стол. Воздержание, исповедь, причастие, крещение, посещение службы – выбирайте из этого, что понравится, в любом сочетании, а на остальное не обращайте внимания. Перевод мой – Д.Е.]

Сама доктрина превратилась в линию раздачи, как в каком-нибудь дешёвом буфете! Чего желаете? На выбор: крещение, отпущение грехов, причастие, месса. Любая комбинация, берите и проваливайте, на остальное плевать!

В оригинале один из персонажей романа клеймит слишком мягкую, по его мнению, позицию Ватикана в отношении паствы. Сравнивая эту позицию со шведским столом (где каждый накладывает на свою тарелку, что хочет), он имеет в виду, что церковь освободила людей от строгих правил религиозной жизни, разрешая им соблюдать только те обряды, которые им по вкусу.

В русском же переводе под влиянием, видимо, неувядающих воспоминаний о буфетах нашего не столь отдалённого прошлого Ватикан уподоблён типичной советской буфетчице с её непостоянным настроением – сначала она вроде приветлива («чего желаете?»), но вдруг ни с того ни с сего хамит: «берите и проваливайте!» (илл. 3).

Этот «буфетный» метафорический ряд сопровождается в переводе не только добавлением отсебятины, но и выбрасыванием из текста существенных понятий – как воздержание (abstinence) и крещение (baptism). Без особых видимых причин.

Возьмём ещё пример:

Robert, perhaps this is the moment for the symbologist to clarify?

Возможно, пришел черёд символиста объяснить нам кое-что?

Слово symbologist обозначает специалиста по символике (в мифологии, религии, искусстве). Но у слова символист подобного значения нет: по-русски так называют художников или писателей – представителей символизма, течения в европейском и русском искусстве конца XIX – начала XX вв. Может, такая ошибка в переводе и заслуживала бы снисхождения, если бы она встретилась однократно, но беда в том, что в книге Брауна это слово используется много раз – такова научная специализация главного героя Лэнгдона.

Если бы в переводе было написано эксперт по символам, это и то было бы лучше, чем символист. Но есть и другие варианты. В эзотерических науках широко применяется термин симвология, поэтому можно было бы назвать Лэнгдона специалистом по символогии. А если ограничиться лексиконом официальной науки, то в ней изучением символов и знаковых систем занимается семиотика, или семиология (это синонимичные термины). Корректнее всего было бы назвать главного героя семиологом.

Из других неверных соответствий по созвучию назову наиболее частотные: Grand Master (Великий магистр религиозного ордена) передано как «великий мастер», а curator (хранитель фондов музея) – само собой, как «куратор». Впрочем, это уже специальная лексика, а о ней будет дальше особый разговор.

На распродаже бесплатного

Ошибки, связанные с «ложными друзьями», можно считать ожидаемыми. Примерно в той же степени, к сожалению, оправдалось и моё ожидание ошибок, связанных с неверным пониманием значения слов.

“What happens to those people, Robert, if persuasive evidence comes out that the Church’s version of the Christ story is innacurate, and that the greatest story ever told is, in fact, the greatest story ever sold.”

– Что происходит со всеми этими людьми, Роберт, если есть убедительные научные доказательства, по которым церковная версия истории Христа далека от истинной? И если величайшая из всех в мире историй превратилась просто в самую распродаваемую?

Не будем придираться к тому, что в переводе не сохранилась игра слов, основанная на рифме: the greatest story ever told – the greatest story ever sold. Как гласит русская пословица, тут не до жиру, а быть бы живу. Главная неприятность в другом: слово sell переведено как распродавать, т.е. по первому значению, и остроумная реплика превратилась в бессмыслицу. (Создаётся впечатление, будто речь идёт о «распродажах» Нового Завета, но сообразительный читатель наверняка удивится такому тезису, вспомнив, что эту книгу обычно распространяют бесплатно).

На самом же деле sell означает здесь совсем другое, а именно «заставить поверить во что-либо». И это не какой-то окказиональный смысл, а значение, чётко зафиксированное в англо-английских словарях c контекстуальными примерами: to sell an idea to the public (Random House), Will they be able to sell their ideas to the voters? (Longman). Да и слово story в сочетании с sold выступает здесь в одном из вторичных значений – «ложь», «выдумка».

Другими словами, смысл реплики таков:

Величайшая в мире история, которую людям поведали, – это на самом деле величайшая в мире байка, в которую люди поверили. [Перевод мой. – Д.Е.]

Что ж, в данном примере по крайней мере понятны причины ошибки – трактовка смысла по первому значению слов. Но в тексте перевода обнаружились и десятки лексических искажений, объяснить причины которых трудно. Вчитайтесь:

Everyone loves a conspiracy. [Все обожают заговоры. – Перевод мой – Д.Е.]

Люди обожают всё таинственное.

Sophie weighed the information. [Софи взвесила информацию. – Перевод мой – Д.Е.]

У Софи просто голова пошла кругом от обилия информации.

Executive airfields make certain allowances. [На аэродромах для частных самолётов разрешаются некоторые отступления от правил. – Перевод мой – Д.Е.]

Маленькая хитрость. Здесь, в провинции, всё проще.

“The Temple Church is on Fleet Street?”

“Actually it’s just off Fleet Street on Inner Temple Lane.”

[«Церковь тамплиеров находится на Флит-стрит?» – «На самом деле она совсем рядом с Флит-стрит, в переулке Иннер-Темпл-лейн». – Перевод мой – Д.Е.]

– Так церковь Темпла находится на Флит стрит?

– Да нет, довольно далеко от Флит стрит.

Даже не сравнивая переводы с оригиналом, редакторы русского издания – если таковые были – должны были заметить их некоторую несвязность с более широким контекстом. Хромает логика, например, и в следующем отрывке перевода:

When it came to containing gossip, no walls in the world were as porous as those surrounding Vatican City. [Когда следовало пресечь слухи, стены Ватикана оказывались самыми дырявыми в мире. – Перевод мой – Д.Е.]

А когда речь заходила о распространении слухов, не было в мире более тонких стен, нежели те, что окружали Ватикан.

Смысл слова contain (сдерживать, пресекать), как видим, изменён в переводе на прямо противоположный (распространять). Получается, что для распространения слухов якобы необходимы тонкие стены. По здравом размышлении для такой цели они вообще не нужны.

А в следующем высказывании излагаются мысли важного полицейского начальника.

He was about to make the most high-profile arrest of his career. [Сейчас он произведёт самый громкий арест за все годы своей службы. – Перевод мой – Д.Е.]

Он собирался произвести самый профессиональный арест за всё время карьеры.

Интересно узнать, чем отличается более профессиональный арест от менее профессионального и почему это так важно для начальника полиции. Вероятно, во время предыдущих арестов задержанному случайно пробивали голову.

За что его в грязь-то?

В переводе романа подчас меняется не только логика, но и описываемая «картинка». Вот драматический момент сюжета: монах-альбинос Сайлас, обладающий недюжинной силой, пытается как-то помочь раненому епископу Арингаросе.

He [the bishop] could feel powerful arms holding him, carrying his limp body like a rag doll, his black cassock flapping. Lifting a weary arm, he mopped his eyes and saw the man holding him was Silas. The great albino was struggling down a misty sidewalk...

Изложу этот фрагмент кратко: монах поднимает епископа на руки и несёт его в больницу, тяжело ступая по тротуару. А вот какую картину рисует нам русский перевод:

Он чувствовал, как чьи то сильные руки обхватили его за плечи, тащат куда-то его безвольное тело, точно тряпичную куклу, черные полы сутаны развеваются на ветру. С трудом подняв руку, он протёр глаза и увидел, что это Сайлас. Огромный альбинос тянул его по грязному тротуару...

Вместо того чтобы нести епископа на руках, Сайлас в русском переводе просто тащит несчастного по земле. Эх, Сайлас, уж лучше б ты оставил раненого лежать, а то потянул волоком, да ещё по грязи! Между прочим, в «грязь» превратился лондонский туман, сгустившийся над тротуаром (misty sidewalk). Уж не выплеснулись ли в этот перевод наши тягостные впечатления от московских зимних тротуаров, усердно поливаемых реагентами?

Хорошо, что экранизация романа Брауна снималась не по его русской версии. А то, боюсь, киношникам сложно было бы изобразить, как у епископа, волочащегося по грязи, «развеваются на ветру» полы сутаны.

Случай с дилетантом

Мне всегда хочется разобраться, каким образом в переводе возникло то или иное неординарное соответствие. Возьмём следующий отрезок текста, в котором нас особо интересует последнее слово.

“Did you send one to the curator of the Paris Louvre?” – “What do you think? Your manuscript referenced his Louvre collection several times, his books are in your bibliography, and the guy has some serious clout for foreign sales. Saunière was a no-brainer.”

Это диалог между Лэнгдоном и его издателем. Учёный хочет выяснить, почему его книга была послана на рецензию Соньеру, хранителю фондов Лувра. Вот как эти реплики выглядят в переводе:

– И одну копию ты послал в Париж, куратору Лувра?

– Ну и что тут такого? Ведь в твоей рукописи неоднократно упоминаются экспонаты его коллекции, его книги входят в библиографический список, к тому же у парня прекрасная репутация, что немаловажно для продажи книги в другие страны. Соньер не какой-нибудь там дилетант.

Не буду останавливаться на слове куратор, о котором я уже говорил, а также на применении слова парень по отношению к почтенному старику – это вопрос стиля, который мы вынесли за скобки.

Гораздо интереснее интерпретация слова no-brainer. Выражение, в которое это слово превратилось по-русски – не какой-нибудь там дилетант, похоже на результат сложной переводческой трансформации. Я могу предположить только следующий ход рассуждений, которые привели бы к такому результату: no – нет, brain – мозг, er – суффикс деятеля; значит, no-brainer – безмозглый человек. Назовём его из вежливости дилетантом. Правда, уважаемый искусствовед дилетантом всё-таки не был – ну, так и напишем. А что для подобной трактовки не хватает ещё одного отрицания в оригинале – кто ж обращает внимание на такие мелочи!

В последнее время в книгах, которые я читаю, мне, как нарочно, всё время попадается это слово – no-brainer. Приведу его толкование из словаря Random House: anything requiring little thought or effort; something easy or simple to understand or do («то, что не требует больших размышлений или усилий; нечто лёгкое или простое для понимания или выполнения»).

Всё встанет на свои места, если понять, что no-brainer – это не человек, а идея или задача. Последняя фраза отрывка, о котором мы говорим, означает на самом деле следующее:

Чтобы обратиться к Соньеру, не надо было долго думать. (Варианты: Обращение к Соньеру напрашивалось само собой; Соньер был естественным выбором.) [Д.Е.]

Надо мне взять на заметку этот случай, чтобы почаще напоминать студентам-переводчикам: прежде чем применять лексические трансформации, загляните лишний раз в словарь.

Сумеречная зона перевода

Перехожу к фразеологии. Многие идиомы оригинала в переводе не распознаны и, как следствие, искажены. В следующем отрывке рядом оказались два идиоматических выражения.

“Quite to the point,” Sophie said.

“As it were,” Teabing added.

[– Это весьма относится к делу, – сказала Софи.

– Некоторым образом, – добавил Тибинг. – Перевод мой – Д.Е.]

Особенностью идиомы as it were является то, что она состоит из служебных слов и непрозрачна по значению. Однако значение у неё вполне чёткое – «некоторым образом», «так сказать». Это зафиксировано в словарях.

В переводе же не переведена ни одна из двух идиом. Вместо них – приблизительная отсебятина:

– Вот именно, – согласилась с ним Софи.

– Так оно и было, – подтвердил Тибинг.

Вообще приблизительные, сделанные «на глазок» переводы идиом встречаются в русском тексте романа сплошь и рядом:

Just let it be over! [Скорей бы это кончилось! – Перевод мой – Д.Е.]

Пусть будет что будет!

Whatever the case, we plan to act in good faith. [Как бы то ни было, мы намерены вести себя добросовестно. – Перевод мой – Д.Е.]

Как бы там ни было, расстаться мы хотим по-хорошему.

Sophie felt as if the entire night had become some kind of twilight zone where nothing was as she expected. [У Софи было ощущение, будто всю прошедшую ночь она провела в какой-то сумеречной зоне, где всё было не так, как она ожидала. – Перевод мой – Д.Е.]

Весь этот вечер и ночь Софи сталкивалась с неожиданностями и сюрпризами, но ничего подобного увидеть здесь никак не думала.

Выражение twilight zone, по данным словарей, возникло ещё в начале ХХ века, но с конца 1950-х годов американцы ассоциируют его с популярным телесериалом The Twilight Zone об оккультных и мистических явлениях. Стивен Спилберг поставил в 1983 году и художественный фильм под таким названием, переведённым у нас как «Сумеречная зона». Нехитрый, но удачный и вполне прижившийся в русском языке вариант, который пригодился бы и в данном контексте.

Голоса из преисподней

Кстати, о мистике. Героине романа Софи в какой-то момент кажется, что с ней общается погибший дедушка.

Her grandfather’s voice had called out from beyond with chilling precision. [Она так и похолодела от того, как ясно ей послышался голос покойного деда. – Перевод мой – Д.Е.]

Она вздрогнула: казалось, голос деда доносится до неё из преисподней.

Выражение from beyond значит «из загробного, потустороннего мира». А преисподняя по-русски – это то же самое, что ад, обиталище грешников. Итак, в русском переводе любящая внучка, видимо, настолько не сомневается в грешности своего умершего накануне деда, что поселила его сразу к чертям в кипяток.

В русском переводе романа активизировался ещё один покойник – Уолт Дисней.

...he had learned not to underestimate Disney’s grisp of symbolism. The Little Mermaid was a spellbinding tapestry…

...он с тех пор перестал недооценивать значение символов в творчестве Диснея. Его «Русалочка» являла собой совершенно завораживающий гобелен...

Сопоставим факты: мультфильм «Русалочка» вышел в свет в 1995 году. Уолт Дисней умер почти за тридцать лет до этого, в 1966 году. Что значит «его “Русалочка”»? Дисней вышел «из преисподней», чтобы сотворить очередной шедевр?

Но нет, не будем тревожить прах великого мультипликатора. Фильм «Русалочка» создал не он, а основанная им компания. В русский перевод следует внести незначительную внешне, но существенную по смыслу правку, и всё встанет на свои места:

...он с тех пор перестал недооценивать значение символов в фильмах компании «Уолт Дисней». «Русалочка» являла собой завораживающий гобелен... [Д.Е.]

Похоже, мы ещё раз убедились в важности знакомства переводчика с историей кино. Однако для такой книги история кино – это только цветочки. Чтобы перевести роман Дэна Брауна как следует, необходимо ориентироваться в истории вообще и в истории религии в частности. Об этом и поговорим.

Как уже говорилось, роман Д. Брауна «Код да Винчи» насыщен научными экскурсами, из которых и складывается содержательная ткань и внутренняя интрига книги. Поэтому научная информация, сообщаемая в книге, не терпит искажений ни в том, как её понимать, ни в том, как её называть. К сожалению, читая русский перевод «Кода да Винчи», постоянно натыкаешься на смысловые и терминологические искажения, особенно в области религиоведения, математики и информатики.

Христиане всех стран, объединяйтесь!

Начнём с религиозной тематики. Вот показательный отрывок из романа и анализируемого перевода:

As the prophesied Messiah, Jesus toppled kings, inspired millions, and founded new philosophies. As a descendant of the lines of King Solomon and King David, Jesus possessed a rightful claim to the throne of the King of the Jews. Understandably, His life was recorded by thousands of followers across the land.

Как и было предсказано Мессией, Иисус свергал царей, вдохновлял миллионы людей, явился родоначальником новых философий. Потомок царя Соломона и царя Давида, Иисус имел полное право претендовать на трон властителя евреев. Его жизнь была описана тысячами последователей по всему миру, что и понятно.

Здесь выделены те отрезки текста, которые оказались или неверно истолкованы, или неверно названы в переводе. Так, эпитет Иисуса Христа – the prophesied Messiah (Мессия, чей приход был предсказан пророками) трансформировался в упоминание о некоем ином мессии-предсказателе. Кто бы это мог быть? И нужно ли объяснять, что никакого другого мессии, кроме Иисуса, в христианстве нет и быть не может?

Ещё один устойчивый эпитет Христа – King of the Jews – превращён во «властителя евреев», что мало похоже на библейскую формулу Царь Иудейский, необходимую в данном случае. Будь эта формула известна переводчику, она, возможно, помогла бы ему избежать ещё одной ошибки в конце этого абзаца: Иудея, контекстуально обозначенная в оригинале как the land (страна), расширилась в переводе до масштабов всего мира (будучи, вероятно, истолкована как «суша»).

Если уж говорить об отходе от устоявшихся формул, не могу не отметить и следующую фразу:

... the hidden letter M … is emblazoned on the altar of Our Lady of Paris in London…

Замаскированная буква «М» … украшает алтарь Матери нашей Богородицы в Лондоне.

Английскому обороту «Our Lady of + название города» соответствует в русской традиции сочетание «Богоматерь (Божья матерь) + прилагательное от названия города» (например, Казанская Божья матерь, Богоматерь Владимирская). Это выражение обозначает образ Богоматери (икону или фреску). В честь такого образа и названа церковь, о которой говорится в романе; её более точное название – Notre Dame de France Church.

В переводе не только употреблена нестандартная формулировка, но и исчезло прилагательное Парижская. Неужели забылся «Собор Парижской Богоматери», великий роман Гюго, многократно воплощённый к тому же в балетах, фильмах и мюзиклах? А может быть, у переводчика возникли сомнения в том, каким образом церковь Богоматери Парижской могла оказаться в Лондоне?

Но это цветочки. Как вам следующее заявление:

Церковь в стремлении защититься от власти Марии Магдалины объявила ее шлюхой.

О нет, церковь никогда не пользовалась этим словом; whore в религиозном контексте – это, конечно, блудница (вспомним хотя бы the Whore of Babylon – вавилонская блудница).

Не было найдено в переводе «Кода да Винчи» и соответствие слову revelation: то оно передано как «открытие», то как «разоблачение»... Вместо правильного откровение.

Впрочем, я не могу утверждать, что все историко-религиоведческие накладки русского перевода связаны с незнанием терминов. В разделе данной статьи, озаглавленном «Налетай, в Ватикане подешевело», приводился страдающий искажениями и отсебятиной перевод рассуждения о церковных таинствах и обрядах. Несмотря на неточности, название одного из таинств – communion – было верно передано там по-русски словом причастие. И тем не менее в другом месте перевода тому же самому религиозному обряду крупно не повезло – он превратился в призыв к объединению всех христиан:

Jesus passed a single chalice of wine, just as modern Christians do at communion. [Иисус дал всем отпить вина из одной чаши, и именно так поступают современные христиане во время причастия. – Перевод мой – Д.Е.]

Христос передавал из рук в руки один-единственный сосуд с вином, как бы подчеркивая тем самым, что все христиане должны объединиться.

Небрежность? Невнимательность? Трудно сказать. Однако ещё труднее объяснить те места в переводе, где термины из истории религии просто выброшены, вот как здесь:

Constantine needed to strengthen the new Christian tradition, and held a famous ecumenical gathering known as the Council of Nicaea. Sophie had heard of it only insofar as its being the birthplace of the Nicene Creed.

“At this gathering,” Teabing said, “many aspects of Christianity were debated and voted upon...”

Константину нужно было укрепить новую христианскую традицию, и он созвал знаменитый Вселенский собор. На этом собрании обсуждались, принимались и отвергались многие аспекты христианства...

Легко видеть, что отрезку оригинала, выделенному полужирным шрифтом, в переводе не соответствует ничего. Виной этому, вероятно, заковыристые термины: the Council of Nicaea (Никейский собор) и the Nicene Creed (Никейский, или точнее Никео-Константинопольский, символ веры). Не хочется верить, что переводчику негде было справиться об их русской передаче. Но пусть уж о вероятной причине такой небрежности читатель судит сам.

В картишки дуемся

Я вполне могу понять тех людей, кто не любит играть в карты и плохо в них разбирается. Однако, если уж приходится делать перевод на эту тему, особенно об экзотических для нас картах таро, имеет смысл сначала что-то о них разузнать. Это не так сложно в наши дни, когда существует обильная литература на сей счёт, а из Интернета можно скачать не только изображения карт, но даже методику гадания по ним.

В русском «Коде да Винчи» почти всё, что касается карт таро, перепутано и превратилось в бессмыслицу. Не утомляя читателя длинными цитатами, приведу лишь несколько предложений.

We used to play Tarot cards for fun, and my indicator card always turned out to be from the suit of pentacles. I’m sure he stacked the deck, but pentacles got to be our little joke. ... The game’s twenty-two cards bore names like The Female Pope, The Empress, and The Star.

Мы играли в карты таро, и моя указующая карта всегда оказывалась из набора пентаклов. Уверена, дед мне подыгрывал, но с тех пор пентакл имел для нас особый смысл. ... Игры в двадцать две карты назывались «Женщина-папа», «Императрица» и «Звезда».

Илл. 4. Карты таро — императрица, звезда, папесса

Не рассчитывая, что все читатели данной статьи – эксперты по таро, поясню, что именно здесь не так. Suit – не «набор», а масть. Indicator card – не «указующая карта», а базовая карта (на которую в стопку выкладываются другие карты при гадании или пасьянсе). Pentacles – не «пентаклы», а денарии – одна из мастей таро, наряду с жезлами, мечами и кубками. (Любопытно, что далее в тексте перевода «пентаклы» заменены на «пятиконечные звёзды»).

Stack the deck – не «подыгрывать», а подтасовывать колоду. The game’s twenty-two cards – это не «игры в 22 карты», а те двадцать две карты колоды таро, которые пронумерованы римскими цифрами от I до XXII (так называемые Старшие арканы). У этих карт нет мастей, на них нанесены аллегорические образы, которыми карты и называются. The Female Pope (синоним: The High Priestess), The Empress, The Star и пр. – это названия не карточных игр, как получилось в русском переводе, а самих карт (см. илл.4). Ну и, конечно, The Female Pope – это не «женщина-папа», а папесса (карта связана с легендой о папессе Иоанне – женщине, выдававшей себя за мужчину, ставшей монахом и впоследствии якобы занявшей папский престол). Впрочем, это уже не столько карточный, сколько религиозный термин, а мы уже убедились, что религиозная лексика не относится к сильным сторонам перевода.

Новый терминатор

Не блещет русский перевод и познаниями в области точных наук, особенно математики и информационных технологий. А математических экскурсов в романе предостаточно. Ведь одним из ключей к разгадке кода является важная для математики величина, которая в английском оригинале романа обозначается как PHI.

Как ни странно, таким же образом – прописными латинскими буквами – это число обозначено и в русском переводе. А ведь это не что иное, как греческая буква φ, и если уж использование греческого символа вызвало какие-то затруднения, то почему было не отобразить в переводе её название русскими буквами – «фи»?

Беда с этими греческими буквами в англо-русском переводе: их почти никто не узнаёт! Вспоминаю начало восьмидесятых годов прошлого века, когда была популярна американская компьютерная программа под названием CHI-WRITER, позволявшая набирать математические и иные формулы с использованием греческих букв (обычные текстовые редакторы не давали тогда такой возможности). Как вы, должно быть, догадались, программа была так названа «в честь» греческой буквы χ («хи»), которую американцы на латинице обозначают CHI, а произносят, в соответствии с правилами чтения английского языка, как [kai].

Общаясь с отечественными компьютерщиками, я как-то упомянул эту программу в соответствии с оригинальным произношением – «Кай-райтер». Никто не понял, о чём речь. Я поправил себя, прибегнув к этимологическому принципу, – «Хи-райтер». Мои собеседники пожали плечами. И лишь после дополнительных разъяснений спецы догадались, посмеялись, снисходительно похлопали меня по плечу и назидательно сообщили мне, что надо говорить «Чи-райтер» (как, по их мнению, должно было читаться название программы).

Вот и букву φ в оригинале романа произносят по-разному. В переводе же случились, как сейчас говорят, сплошные «непонятки».

“That’s the number PHI.” He pronounced it fee.

– Это число PHI. – Произносит он его как «фи-и».

Поясню смысл авторской ремарки “He pronounced it fee”. Дело в том, что греческую букву φ американцы обычно называют [fai]. Однако студент, о котором идёт речь, придерживается иного варианта – [fi:]. Вероятно, он считает нужным более точно следовать оригинальному произношению в греческом языке.

А в русском переводе получается, что, говоря о букве «фи» (а по-русски её название не может звучать иначе), студент просто тянет последний звук: «фи-и». К чему бы это? Одно из двух: или он как-то связывает это с пренебрежительным междометием «фи!», или он просто кривляка.

Конечно, в переводе следовало эту ремарку опустить по двум причинам: 1) её смысл построен вокруг чисто языкового явления, не имеющего аналога в языке перевода, а это или непереводимо, или требует пространных комментариев; 2) данное сообщение не играет важной роли в структуре повествования, и опустить его – меньшее зло, чем нагружать читателя языковедческими примечаниями об экзотических для него речевых феноменах. И, конечно, та невнятица, которую мы обнаруживаем в русском тексте, – это самый неудачный выход из положения.

Ещё фрагмент романа на математическую тему:

“But it appears their reality is false.”

“No more false than that of a mathematical cryptographer who believes in the imaginary number ‘i’ because it helps her break codes.”

– А тут вдруг выяснится, что эта их реальность – фальшь. Что они заблуждались…

– Ну, заблуждались они не больше, чем какая-нибудь помешанная на математике шифровальщица, свято верящая в воображаемое число “i” лишь на том основании, что оно помогает разгадывать коды.

По-моему, даже в программу средней школы входят сведения о мнимом числе i, представляющем собой квадратный корень из минус единицы. Мнимое число, мнимая единица – это термины, которые ничем нельзя заменить. В рецензируемом же переводе число i названо не мнимым, а «воображаемым» и, видимо, сочтено настолько большой глупостью, что математик-криптограф превращён в «помешанную на математике шифровальщицу, свято верящую» в это число. (Замечу в скобках, что в оригинале вовсе не идёт речь именно о женщине, а местоимение her употреблено здесь в обобщённом смысле как дань политкорректности).

Когда доходит до компьютерных терминов, то тут в русском переводе полная катастрофа. Чего стóит следующий пассаж:

For your own security, if the computer does not recognize your account number, this system will automatically shut down.

“Fonction terminée,” Sophie said, frowning.

В случае отказа компьютера принять номер вашего счета в целях вашей же безопасности система автоматически блокируется.

– Да тут у них функциональный терминатор, – хмурясь, заметила Софи.

Так и представляю себе Арнольда Шварценеггера в знаменитой роли робота-терминатора. Камнем преткновения стало, вероятно, и то, что Софи повторила на французском языке сообщение, появившееся на экране монитора. Сообщение это означает: «Операция прекращена».

Чем дальше, тем больше усиливается впечатление о компьютерной безграмотности русского перевода. Не буду утомлять читателя полными контекстами, а приведу лишь некоторые термины с правильным переводом и теми, так сказать, «эквивалентами», которые мы находим в русской версии «Кода да Винчи».

Можно видеть, что здесь, как и в рассуждениях на религиозную тему, многие «трудности перевода» просто оставлены без перевода. Примеры такого переводческого «метода» будут приведены и дальше.

Как они ёрзали на могилах

Среди моих специализаций в лингвистике – теория и практика передачи собственных имён, поэтому я никак не могу пройти мимо многочисленных искажений имён и названий в русском переводе романа Брауна. Так, Seracini (Серачини) превратился в «Серазини», Legaludec (Легалюдек) – в «Легалудек», St. Thurial (Сен-Тюрьяль) – в «Сен-Туриал». Знаменитый французский художник XVII века Жорж де ла Тур (Georges de la Tour), картины которого висят и в российских музеях, обангличанился и стал «Джорджем».

Как мы видим, ошибки допущены в основном в именах из третьих языков – французского, итальянского, немецкого. Но не избежали ущерба и английские имена. Один из главных персонажей книги – Leigh Teabing (Ли Тибинг) – перекрещён в переводе в «Лью Тибинга».

Перечисленным персонажам и объектам ещё повезло: они пусть и на глазок, но хоть как-то названы в русском переводе. А многие просто-напросто выброшены. Например, в романе упоминается город, где находится могила Вагнера – “Wagner’s tomb in Bayreuth, Germany”. Этот баварский город знаменит ещё и тем, что в нём по инициативе Рихарда Вагнера был создан театр и основан ежегодный музыкальный фестиваль. Название звучит по-немецки как «Байройт», но в русской музыковедческой традиции закрепилось в форме Байрейт. В переводе же в этом месте читаем: «могила Вагнера находится в Германии». Очень точное указание, ничего не скажешь.

Та же участь постигла и другие известные города – французские Амьен и Шартр, а заодно с ними и английский Кентербери:

Designed in the style of the great cathedrals of Amiens, Chartres and Canterbury, Westminster Abbey is considered neither cathedral nor parish church.

Построенное в стиле других величественных соборов Европы, Вестминстерское аббатство не считается ни кафедральным собором, ни просто церковью для прихожан.

Благодаря «методу» выбрасывания из перевода трудных для передачи имён получилось, будто и другие величественные соборы Европы построены в одном стиле с Вестминстерским аббатством. Это очевидная бессмыслица.

Раз уж мы упомянули Вестминстерское аббатство, процитирую фрагмент перевода, из которого можно заключить, что там происходят странные радения каких-то фанатиков:

Лэнгдон увидел нескольких человек, стоявших на четвереньках. Он знал, что подобные сцены в Уголке поэтов не редкость, и все равно позы этих людей неприятно поразили его. Ёрзают, как полотеры, только вместо обычного пола под плитами тела усопших.

Думаю, что данный фрагмент задаёт русскому читателю загадку, не предусмотренную Дэном Брауном, – несмотря на то, что в примечании к русскому переводу поясняется: Уголок поэтов – это «часть Вестминстерского аббатства, где похоронены... известные поэты и писатели». Так, хорошо. Но что же это за маньяки, которые «ёрзают, как полотёры» над телами усопших писателей, принимая при этом неприятные взору позы? Боюсь, эту загадку невозможно решить, не заглянув в оригинальный текст. А там сказано:

Langdon saw several people crawling on their hands and knees. This prostrate pilgrimage was a common occurrence in Poet’s Corner, although it was far less holy than it appeared. Tourists doing grave rubbings.

Последняя фраза этого отрывка является ключевой для его понимания, но она оказалась выброшенной из перевода. Tourists doing grave rubbings – это туристы, снимающие копии с каменной резьбы (или барельефов) надгробных плит методом притирания. Вспомните, вы наверняка в школьные годы пользовались этим методом: когда на монетку накладывается листок бумаги и заштриховывается мягким карандашом, на листке проступает точная копия рисунка монеты.

* * *

Можно было бы привести ещё много примеров ошибок и несуразиц, которые подстерегают читателя русского перевода «Кода да Винчи». Однако рецензия и без того получилась длинновата, так что тут я, пожалуй, остановлюсь и попробую резюмировать своё общее впечатление от этой переводческой работы. Нет, несмотря на все огрехи, я не стану однозначно ставить ей «двойку»: встречаются переводы намного хуже, а здесь, как я уже говорил, текст читабелен, с грамматикой всё в порядке, лексическая палитра отнюдь не бедна.

Однако из-за многочисленных смысловых и терминологических искажений рецензируемый перевод ассоциируется у меня с автомобилем «Жигули», только что сошедшим с конвейера: ездить-то он кое-как ездит, но болты и гайки в нём не довинчены, и разумный автовладелец обязательно отправит его на «инструментальную доводку».

Вот и этот перевод явно не довинчен – он требует огромного объёма доводки в виде тщательного редактирования.

Кстати, о конвейере. Может быть, это слово кое-что объясняет?